Я моргаю от дождя и, подняв глаза, вижу, как Лайра ползет, чтобы схватить меня. Ее руки сжимают мою грудь и становятся ярко-красными. Она потрясенно смотрит на них, а затем обнимает мое лицо, откидывает назад мои волосы и плачет так сильно, что едва может дышать.
— Не уходи, Элайджа. Пожалуйста, любимый. Пожалуйста, не оставляй меня, — ее рыдания сотрясают тело снова и снова.
Я пытаюсь поднять руку к ее лицу, но добираюсь только до ее руки. Пытаюсь слегка сжать ее. Мне так холодно. Не чувствую своих ног, и каждый раз, когда кашляю, чувствую вкус крови, льющейся мне в рот. Так трудно дышать.
— П… прости, — выдыхаю я прерывисто. — Я не… хотел оставлять тебя.
— Я не смогу жить без тебя, — говорит она, целуя мои окровавленные губы. — Не оставляй меня, — она всхлипывает, целуя, и целует, и целует. Ее губы повсюду, и я наслаждаюсь этим. Это последний раз, когда я почувствую ее тепло, и я хочу дорожить каждым мгновением.
Все онемело, кроме того места, где она прикасается ко мне.
Я чувствую и вижу только ее.
Прекрасный конец пути — быть в объятиях единственного человека, который мог заставить меня чувствовать.
Я улыбаюсь ей в последний раз.
Наверное, может быть, я люблю ее.
В последний раз сжимаю ее руку.
— Моя, — шепчу я.
Глава 37. Лайра
— Твоя, — говорю я в его холодные, окровавленные губы. Он тонет в собственной крови, и моя душа разбивается вдребезги. — Элайджа, — говорю я ему в губы. — Нет, малыш. Пожалуйста, не бросай меня, черт возьми.
Где-то позади себя я слышу приглушенные крики полиции. Гром гремит по небу над нами. Элайджа кашляет, и его глаза расширяются и больше не моргают. Его рука безвольно падает с моей руки.
— Он не может дышать! — я кричу всем вокруг, кто готов слушать. — Он, блять, не может дышать! — яростно вытираю кровь, льющуюся из его губ, которые быстро синеют.
— Не смей, черт возьми! — я кричу на него и начинаю делать искусственное дыхание и массаж груди. С каждым толчком кровь льется из его раны и изо рта. Я двигаю всем его телом, с силой ударяя кулаками в его грудь.
— Нет, нет, нет, нет, — говорю я с каждым толчком в его тело. Я всхлипываю и кашляю, хватая ртом воздух. Поднимаю взгляд на его лицо, он побледнел. Глаза все еще открыты, смотрят в небо, пустые. Кто-то подходит ко мне сзади и касается моего плеча.
— Сделайте что-нибудь! — я кричу на них. — Он умирает! — продолжаю давить на его грудь, но ничего. Я останавливаюсь и бросаюсь на его тело, когда тот же самый человек пытается оттащить меня от него. Я накрываю его своим телом, защищая от дождя и их любопытных глаз.
Он такой холодный.
Я рыдаю, понимая, что никогда не получу его обратно. Я никогда не увижу, как его теплые глаза смотрят на меня с любовью. Я никогда не позволю ему обнимать меня, пока сплю. Я никогда не проснусь от его тихого храпа. Я никогда не увижу его ямочек на щеках.
— Мисс Коэл, — слышу я чей-то голос. Моя хватка становится крепче. — Отпустите его.
Я ничего не слышу, кроме шлепанья дождя по гравию. Я не чувствую ничего, кроме холодного, мертвого тела Элайджи, прижатого к моему. Его свежий аромат исчезает с каждым мгновением. Я не помню ничего, кроме лица Элайджи, когда он улыбнулся и приставил пистолет к виску. Я не чувствую ничего, кроме вкуса его крови на своем языке.
— Мисс Коэл, — это звучит очень далеко.
Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, каково это — чувствовать, как его руки обнимают меня. Ломаю голову над тем, как он выглядел, когда улыбался так широко, что на щеках появлялись ямочки. Я пытаюсь вернуть его голос, его стоны, его вздохи. Горячие слезы текут по щекам.
Он бросил меня. Он ушел в темноту без меня. Оставил позади.
Вокруг меня еще что-то говорят, но я не обращаю внимания. Разве они не видят, что Элайджа мертв? Неужели им все равно?
Руки обвиваются вокруг моей талии, меня начинают отрывать от его тела. Я в ярости. Я кричу, брыкаюсь и наношу удары по всему, с чем могу соприкоснуться. Они забирают меня у него! Все замедляется, и я вижу только тело Элайджи на земле в луже крови. Я бьюсь в тисках того, кто держит меня.
— Элайджа! — кричу я. Копы окружают его тело, и я смотрю, как они накрывают его брезентом. Я никогда больше его не увижу. Это осознание ударяет меня, как кирпич в живот. — Нет!
— Лайра, — пытается успокоить женский голос. — Лайра, все в порядке. Теперь ты в безопасности, милая. Он мертв. Он ушел.
Я обмякаю, и мы с женщиной падаем на землю своим мертвым весом. Моя голова ударяется о гравий, но мне все равно. Элайджа мертв, и я могла бы тоже. Подтягиваю колени к груди и плачу. Я плачу, пока мне не становится плохо. Я плачу, пока кто-то не накрывает меня сморщенным одеялом. Я плачу, когда кто-то стоит надо мной с зонтиком.
Я плачу, когда они ложат Элайджу в мешок для трупов и застегивают его. Гравий врезается мне в щеку, не давая уснуть и жить, пока я смотрю, как его уносят. Я закрываю глаза, сжимая их так сильно, что в поле зрения вспыхивают звезды. Может быть, если я закрою глаза надолго, темнота поглотит меня, и я снова увижу его.
— Это худший пример Стокгольмского синдрома, который я когда-либо видела, — говорит кто-то надо мной. — Нужно обратиться к врачу и психологу, чтобы проверить ее, — я держу глаза закрытыми. Если они хотят, чтобы я покинула это место, им придется нести меня на руках.
— Кто-нибудь звонил жене Мэтьюза? — спрашивает кто-то еще.
— Капитан позаботится об этом. По крайней мере, он умер быстро.
— Лайра, — говорит кто-то. Я открываю глаза и вижу фельдшера, сидящего передо мной на корточках. — Привет, милая, — говорит она, убирая мои мокрые волосы с лица. — Я бы хотела взглянуть на тебя, убедиться, что с тобой все в порядке. На тебе много крови, и надо понять, что она не твоя, хорошо?
Я ничего не говорю. Даже не киваю. Я смотрю мимо нее, мое тело полностью немеет. Я смотрю на кровавое пятно на гравии, где всего несколько минут назад лежало тело Элайджи. Слезы начинаются снова. Я закрываю глаза и плачу, когда парамедик подхватывает меня на руки.
Смутно осознается, что я, должно быть, сильно похудела за последние несколько недель, если все эти люди так легко поднимают меня и носят на руках. Я утыкаюсь лицом в плечо женщины, несущей меня, и выплескиваю все наружу. Она шикает как мать, успокаивающая своего плачущего ребенка.
Меня поднимают в машину скорой помощи и укладывают на каталку. Я дрожу, когда она начинает измерять давление и искать раны. Она надевает мне на палец маленькую штуковину, чтобы определить уровень кислорода, а затем наклоняется, чтобы взять несколько одеял из шкафа.
— Мне нужно пристегнуть тебя, — говорит она, как будто я буду пытаться бороться с ней. Вряд ли она знает, что во мне не осталось ни капли борьбы. Она начинает пристегивать меня ремнями, затем накрывает одеялом мое мокрое тело, предварительно отметив все мои жизненно важные показатели.
— Я закрою двери, и мы поедем, хорошо? Поедем в больницу, чтобы тебя полностью обследовали, — я продолжаю смотреть в потолок машины скорой помощи, она продолжает разговаривать со мной, как с маленьким ребенком.