Старшина посмотрел в сторону командиров. Те не спеша шли к учебному корпусу. Старшина хотел выругать Нечмирева за нарушение дисциплины, но раздумал и коротко сказал:
Эх ты, пехота…
Никак нет, — возразил Нечмирев. — Море…
Все равно… Все равно долго придется вычищать из тебя эту дурь, виноват, эти замашки. Становись в строй.
Вначале казалось, что все стали похожи друг на друга. Одинаковые темно-синие кителя с голубыми петлицами, одинаковые брюки и фуражки с золотыми крабами. Правда, Вася Нечмирев уже успел вшить в свои брюки широкие клинья и щеголял клешем. Походка у него была особая, «морская», и если смотреть сзади, то казалось, что бывший моряк чуть-чуть навеселе. У большого зеркала в умывальной всегда стояла очередь. Тут рассматривали свои голубые петлицы, придавали соответствующий крен фуражкам, отдавали честь своему отражению. По имени друг друга называли очень редко. Нравилось, когда кто-нибудь четко кричал: «Курсант Бобырев, ко мне!» Или: «Курсант третьей эскадрильи Сафонов, вас вызывает помкомэска!»
Эскадрилья, отряд, звено, помкомэска (помощник командира эскадрильи по строевой части) — как все это ново, как романтично! И хотя курсанты знали, что в самолет они сядут впервые только через год, а до этого им придется заниматься лишь теорией, приподнятое настроение долго не оставляло ни одного из них. Да и теория-то какая! Одни названия предметов волновали не меньше, чем штурвал самолета. Аэронавигация, теория авиации, самолетоведение, мотороведение, радиодело, аэродинамика — есть отчего высоко держать голову.
Андрей Степной, Никита Безденежный, Вася Нечмирев и волжанин были зачислены в третью эскадрилью, во второй отряд. Никита вскоре повеселел, теперь у него уже не было того печально-задумчивого взгляда, как тогда в машине. Неизвестно почему, он все больше и больше привязывался к Андрею, и редко можно было увидеть их порознь. Андрею казалось, что Никита хочет рассказать ему что-то важное, может быть, открыть какую-нибудь тайну, но все никак не решается это сделать.
В один из предвоскресных дней Андрей, Никита и Вася Нечмирев, получив увольнительные записки, собрались идти в небольшой городок, который находился в трех километрах от училища.
Поужинав и надраив до солнечного блеска пуговицы и крабы, начистив ботинки так, что от них исходило сияние, они направились в город. Впереди шли две курсантки, и Вася сразу пристроился к ним. Никита и Андрей поотстали и долго шли молча. Солнце уже скрылось, но было еще светло, и только длинные тени говорили о том, что скоро наступит вечер. Ровная степь уходила далеко-далеко, расцвеченная полевыми цветами. Остывая от полуденного зноя, она теперь томно дышала, и от нее исходил сладкий запах земли и трав. Предвечерняя тишина плыла по степи, чуткая и осторожная.
Андрей! — Никита коснулся локтя Андрея и остановился.
Ты что-то хочешь сказать, Никита? — спросил Андрей.
Да, Андрей. Ты знаешь курсанта Бузько из третьего отряда нашей эскадрильи?
Это с мышиными глазками который? И голова слегка набок?
Да.
Знаю. А что?
Никита помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему рассказывать об этом, потом быстро проговорил:
И я его знаю, Андрей! И он меня знает. Давно уже. Эх, собака паршивая!..
Да что случилось, Никита? Расскажи толком.
Расскажу. Ты помнишь, когда мы ехали в машине, я сказал: «Не знаю только, примут меня в училище или нет?» Помнишь?
Помню.
Так вот слушай, Андрей, почему я сомневался. Будешь слушать? Я ведь бывший вор. Слышишь?!
Никита посмотрел на Андрея. Ему казалось, что у Андрея от его признания по меньшей мере лицо должно вы тянуться. Или Андрей должен сказать ему: «Ах, вот ты что за человече!»
Бывший вор? — спокойно спросил Андрей. — Как же это тебя угораздило вором стать? И причем тут Бузько?
Длинная это история, — боясь, что Андрей не захочет его выслушать, проговорил Никита.
И дорога длинная, — заметил Андрей. — Рассказывай.
Они пошли еще медленнее. Никита долго молчал, собираясь с мыслями. Наконец он начал:
— Давно это было. В двадцать шестом году мать моя умерла от тифа. Мы остались вдвоем с отцом. Сколько мне тогда было?.. Десять лет. Мальчишка. И все мне было нипочем. Трын-трава… Отец уедет на рыбалку — он всю жизнь рыбачил, — а я — на улицу, на Турецкий вал. Азов-город знаешь? Есть там такой Турецкий вал. Уж если где в войну играть, так это там. Я всегда Стенькой Разиным был, а Оська Бузько — атаманом домовитых казаков. И дрались мы не на шутку. У Оськи приятели — сынки недобитых нэпманов. Наши батьки — простые рыбаки. Вот так, Андрей. Встретимся мы на валу, две ватаги, сразу же друг к другу «послов» досылаем. Подходит наш «посол» к «атаману домовитых казаков» и начинает: «Голытьба донская атаману домовитых казаков Осипу Емельянычу челом бьет. А еще спрашивает Стенька Разин: биться будем или мириться? Если мириться, то наш атаман подарков требует: деньгами двадцать шесть копеек и полтора десятка мучных ирисок».