Что «лучше бы» — пан Войтковский никогда не говорил. Он посматривал на решетку, и все понимали: бандит думает о побеге. Как он мечтает его осуществить, никто не знал — решетки были толстые, камера находилась на втором этаже, и стена за окном уходила в глубокий овраг. Несколько рядов колючей проволоки. На башенках дежурили часовые с пулеметами.
…Ночью послышался глухой стук из соседней камеры. Януш ползком пробрался к стене, прислушался. Удары доносились будто из-под земли: «Тук-тук… Тук-тук- тук… Тук-тук…» Разведчик хорошо знал код, но сейчас ничего не мог понять. «Наверно, код зашифрованный», — подумал Януш. Он разбудил Войтковского, прошептал ему на ухо:
Стучат из соседней камеры. Может быть, это вам, пан Войтковский?
Бандит пролез между спящими и приложил ухо к холодной стене. Кто-то громко застонал во сне. Пан Войтковский угрожающе поднял кулак:
Тихо, пся крев! — И продолжал слушать.
Януш на корточках сидел рядом, глядя на стену, будто мог прочитать на ней нужные слова. Изредка он поглядывал на бандита, который весь превратился в слух. Вдруг Войтковский схватил за плечо Януша, спросил:
Слышал?
Януш чуть не вскрикнул от боли. Ему показалось, что плечо его сдавили тисками и кости вот-вот хрустнут.
Слышу, но не понимаю, — ответил Януш.
Это стучит Броник, мой друг. Слушай: «…Завтра отправляют в концлагерь… машинах… лагерь смерти…» Эй, там! Не стони, шкура! «Организуй свою камеру… За вторым шлагбаумом у леска…» Пся крев, не пойму слово! Ага: «Я свистну… Отвечай».
Пан Войтковский мельком посмотрел на Януша, будто спрашивая: «Что ответим?»
Януш ответил:
Летчик не сможет бежать
Что ж, вы оба подыхать будете? — спросил Войтковский.
Я не могу его бросить одного! — твердо ответил Януш.
«Я не могу его бросить одного!» — скривив губы, передразнил бандит. — А кто тебе сказал, пся-крев, что его надо бросать? Кши, не мешай.
Он посмотрел на дверь, за которой протопал тяжелыми башмаками надзиратель, и прижался к стене. Тихие удары отдавались в голове Януша, как призыв: «Бежать! Тук-тук… Тук… Тук-тук-тук… Лагерь смерти. Бежать!»
Януш вернулся к Андрею, осторожно разбудил его. Подошел и Войтковский. Он сел посредине, положил тяжелую руку на плечо Андрея. Андрей посмотрел на бандита, улыбнулся.
Ты хороший человек, Казимир, — сказал он.
Бандит долго молчал. Он думал об этом русском летчике. Какой дьявол заставил этого парня прилететь в Польшу, в самую пасть акулы? Другое дело — сражаться за Россию. Там его земля. Там его дом. А тут? Тут фашисты, и даже поляки, как, например, эта шкура Дзюба, не очень рады русскому летчику. Хотя Дзюба разве поляк? Иуда! Настоящий поляк не станет работать на врагов. И пан Войтковский, если его не повесят, уж как-нибудь сумеет свернуть шею надзирателю. А русскому летчику надо помочь. Как это он сказал? «Ты хороший человек, Казимир». Ха, разве бандит может быть хорошим человеком? Может, летчик думает, что пан Войтковский — партизан?
Я бандит, — угрюмо ответил Войтковский и убрал руку с плеча Андрея. — Не человек, а бандит, понятно? Януш, скажи ему об этом.
Он знает, — коротко ответил Януш.
Знает? — Войтковский взглянул на Андрея, словно сам хотел убедиться в этом. — Слушай, Януш, надо договориться обо всем на завтра. В лагерь нельзя попадать. Буди всех, тихо буди.
Через пять минут ни один человек в камере не спал. Не было слышно ни стонов, ни вздохов. Люди притихли, будто предчувствуя беду. Несколько человек хотели пробраться ближе к Войтковскому, но он сказал:
Чш! Оставайтесь на месте. Эй, Очкарь, стань у двери, слушай.
Когда Очкарь занял свой пост, Казимир оглядел камеру, встал и шагнул на середину. Тусклый свет закопченного фонаря освещал его громадную фигуру: он казался сейчас каким-то чудовищем. От пола до потолка на стене маячила его тень. Голова со взъерошенными волосами была похожа на грачиное гнездо.
Эй, панове! — глухо проговорил бандит, — Завтра нас всех увозят в лагерь? Кому надо рассказывать, что такое концлагерь? Никому? То добже. Значит, все знают, что там из шкуры человека готовят дамские сумочки и перчатки? Что будем делать, панове? Отдавать свои шкуры на сумки или попробуем бежать? Говорите.
Пан Войтковский сел, приготовившись слушать. Из дальнего темного угла послышался голос:
Откуда пану известно, что нас хотят переводить в лагерь.
Войтковский ответил сразу:
Не твоего ума дело, откуда известно. Завтра увидишь сам.
С полу привстал старик, который отдал медальон. Тихо покашливая, он произнес: