Немецкие лагеря в Польше люди называют лагерями смерти. Панове, умереть, борясь за свою свободу, лучше, чем умереть там. Я старик, мне не убежать. Но я говорю: бежать надо.
Приглушенный гул голосов пополз по камере. Очкарь шикнул:
Чш, Дзюба близко!
Гул стих мгновенно. В наступившей тишине Януш сказал:
От каждых пяти человек надо выбрать одного для совета. И пусть выбранные придут в наш угол. Так, пан Войтковский?
Бандит кивнул головой:
Так, Януш.
Через некоторое время к Янушу и Войтковскому подошли четверо поляков. Войтковский внимательно оглядел каждого из них и проговорил:
Я буду главным у вас, если хотите. Потому что знаю лучше, как надо делать побег. А если вам бандит не подходит, говорите, панове.
Оннизко опустил голову и замолчал. Может быть впервые за всю свою непутевую жизнь бандит Казимир Войтковский подумал с горечью, что вот эти люди, которых ожидает смерть, не такие, как он. Бандит… Раньше это слово не было обидным для Казимира. Его знала вся Варшава, полиция выслеживала его, как зверя, но, когда он попадал к ней е руки, никто не кричал на него, никто ни разу не посмел ударить его: боялись. Бандит… Его, имя было окружено ореолом славы и таинственности. Он не связывался со шпаной, охотящейся за кошельками и чемоданами. Пан Войтковский — это банки, крупные магазины, склады. Тысячи злотых для пана Войтковского — не деньги; он имел десятки тысяч, но часто по неделям сидел босой и голодный. Шпана готова была отдать своему кумиру последнюю рубашку, но бандит не принимал подаяний, хотя сам любил подавать. Он был горд, как король, и слава его была не меньше, чем у короля. Она порой тяготила его, хотя он и не знал почему. Отец Казимира был простым крестьянином, трудолюбивым и почти нищим. Его засекли плетьми за то, что он тайком увез две сосны из леса помещика Облновского: хата валилась, надо было ее подремонтировать. Когда плети свистели в воздухе и со спины отца летели клочки кожи, он не стонал, не молил о пощаде. А вечером, лежа в постели, просил сына: «Отомсти, Казик!» Ночью умер.
С тех пор и началась новая жизнь Казимира Войтковского. Сумел ли он отомстить? Раньше казалось: да, за две сосны и смерть отца помещик Облновский и его друзья расплатились сполна. В дыму пожарища исчезла богатая усадьба Облновского, за несколько сот злотых Войтковский продал цыганам четверку лошадей, украденных им темной ночью у палача, плети которого сдирали кожу со спины отца. Сынка помещика Казимир почти до смерти засек теми же плетьми, упрятал его в старых развалинах и держал до тех пор, пока не получил выкуп — десять тысяч! Потом — взлом сейфов, рулоны шелка из магазинов, вагоны с сорванными в пути крышами и наполовину очищенные от дорогих товаров. Недешево им обошлись, черт возьми, две сосенки! А пану Войтковскому слышался по ночам голос отца: «Казик, отомсти!» Разве он не мстил? Какое-то глубоко запрятанное чувство подсказывало: «Ты — бандит… Не этого хотел отец…» Войтковский подавлял это чувство, в своей ненависти он хотел быть не человеком, а зверем. Он и стал почти зверем, потому что ничего святого уже не было для него. Не было… А теперь? Ему казалось, что война разорвала в его душе какую-то туго натянутую струну: он услышал в себе новый, дотоле незнакомый голос. Может быть, голос совести. Кровь поляков лилась по родной земле, и это не была кровь Облновских, а это была кровь таких, каким был его отец: хлопов, с вечно изодранными спинами. Кто за них будет мстить? Русский парень, прилетевший в пасть акулы, Януш, вот этот старик в очках? А он, Казимир Войтковский?..
Я говорю, — угрюмо повторил Казимир, — если бандит вам не подходит, выбирайте другого.
Ответил Андрей:
Ты поляк, Казимир, а не бандит. Бандиты сейчас не сидят в тюрьмах…
Железные засовы загремели на рассеете; тюрьма проснулась, загудела, как растревоженный улей. По коридорам гулко простучали солдатские сапоги. Из края в край понеслось: «Выходи!»
Выходили молча, строились по двое и ждали дальнейшей команды. Януш поддерживал Андрея под руку; сзади них стояли Войтковский и старик в очках. Надзиратель Дзюба бесновался, поминутно обрушивая приклад винтовки на спины тех, кто замешкался. Немецкие солдаты подбадривали Дзюбу:
Гут, Зуба, гут! — И весело смеялись, глядя на надзирателя.
Когда камеры опустели, офицер-эсэсовец приказал спускаться вниз. Шли вплотную друг к другу, ряд за рядом, и все же, когда начали сходить со ступенек, Андрей качнулся, руками уперся а плечи впереди идущего. Дзюба налетел сзади, замахнулся прикладом, но Войтковский успел прикрыть Андрея. Получив сильный у дар в спину, Казимир даже не застонал. Он только немного повернул голову, взглянул на Дзюбу: