Ну, стреляй! Стреляй, салака паршивая!
Выстрелил Нечмирев. И когда немец, выронив из рук автомат, ткнулся головой в землю, выругался:
Псих! Не он псих, а ты! Им приказано взять нас живыми, вот они и прут. А ты…
Над головами просвистели пули. Несколько листьев, срезанных ими, упало с деревьев в траву. Треснула сломавшаяся ветка.
Не выдержали, гады! — с облегчением сказал Василий. — Теперь дело пойдет веселей. Бей вон того, что в накидке.
Райтман снова пристроил пистолет, но в это время почувствовал острую боль в правой руке, будто по кисти кто-то ударил железным горячим прутом. Пистолет упал на дно траншеи. Яков наклонился, чтобы поднять его, и в глазах у него стало совсем темно. Он прислонился плечом к земляной стенке и застонал,
Ты что, Яша? — испуганно спросил Василий. — Яша!
Усилием воли Яков открыл глаза, левой рукой нащупал пистолет, встал.
Все в порядке, Вася, — прошептал он, — Смотри, они уползают. Четверо из восьми… Может быть, мы…
Он не успел договорить. С тыла послышалась автоматная очередь, и человек двадцать немцев выбежало из-за деревьев. Крича, стреляя из автоматов, они быстро приближались к летчикам, на мгновение растерявшимся при виде новой опасности.
Сдавайсь, рус! — Офицер в глубоко надвинутой на лоб фуражке выскочил вперед и, на ходу отдавая приказания солдатам, побежал к траншее. — Сдавайсь, рус! — снова крикнул он. — Ви окружен!
Яков медленно поднял левой рукой пистолет и выстрелил. Офицер продолжал приближаться. Яков выстрелил снова — и опять промахнулся. Рука дрожала, в голове гудело, глаза плохо видели.
Дай сюда! — закричал Нечмирев и выхватил из Яшиной руки пистолет. — Что же это мы два патрона вхолостую, миллион чертей! Ну, гады, подходите. Кто первый? Ты?
Он вскинул пистолет, выстрелил, и офицер свалился на траву, схватившись за грудь.
Теперь — ты? Подходи, фриц, сто миллионов дьяволов! На тебе! Захлебнулся? Порядок, Яша! Слышишь, воют фрицы, как волки… Шесть и восемь — сколько, Яша? Двенадцать? Нет, они все равно убьют нас, так до последнего же патрона! Получайте, гады!
Василий рванул на груди «молнию» комбинезона, выпрыгнул из траншеи и с двумя пистолетами в руках пошел навстречу немцам. Казалось, листья сильнее зашумели на деревьях, эхо звонче пронеслось по роще. Бросившегося на него немца с поднятым над головой автоматом Нечмирев с силой пнул ногой в живот, и немец взвыл, падая на землю. Второму он выстрелил в лицо, третьему рукояткой пистолета проломил череп. Василий громко кричал, и роща отзывалась на его голос. Кричали и немцы, бросаясь на летчика, выл солдат с простреленной рукой, корчась на покрасневшей под ним траве. И только когда кончились у Нечмирева патроны и огромный солдат с волосатыми руками обезьяны навалился на летчика и сжал ему горло, стало сразу тихо в зеленой роще, так тихо, что слышно было, как шумят кроны деревьев и где-то далеко в стороне кричит кукушка…
Почти мертвых их бросили в подвел, оставили часового с автоматом и ушли. Время остановилось. Не было им дня, ни ночи. Казалось, над ними захлопнулась крышка гроба и все кончилось. Где-то еще продолжалась обыкновенная жизнь, шла война, стреляли друг в друга люди, ели и пили, а здесь — могильная тишина, мрак, ужас смерти. Они лежали почти рядом, в двух шагах друг от друга, и молчали. Ни стона, ни движения. Все, что было в прошлом — синее небо, ветер, бивший в лицо, гул моторов, утренние зори и вечерняя тишина заката, — это уже ушло от них, ушло навсегда, навсегда. С ними остались только мрак и отчаяние — тропка к смерти…
Нечмирев облизал сухие губы, тихо позвал:
Яша!
Пискнула крыса, перескочила через ногу, и опять — тишина. Василий снова позвал, но не услышал даже самого себя. В горле забулькало, он выплюнул соленый сгусток, хотел открыть глаза — и не смог: не хватало сил. Тогда он подумал: «Отдохну еще, теперь-то спешить некуда». Прижался щекой к холодной сырой земле и снова забылся.