— Хорошо, Василий Сергеевич?
Насонов был настолько погружен в свои мысли, что не сразу понял, о чем она спрашивает. Целую минуту он молчал, а она думала, что он рассматривает ее работу.
Наконец он ответил:
Хорошо, Оля.
Тогда она собрала свой инструмент и спустилась вниз. Подойдя к Насонову, протянула ему руку:
— Добрый вечер, Василий Сергеевич. Вы давно уже глядите на мою работу?
Нет, я только сейчас вошел, — ответил Насонов и подумал: «Зачем я говорю неправду? Ведь я стою здесь уже добрых четверть часа!»
А сейчас — домой?
Да.
Так мы пойдем вместе. Подождите меня минутку. Я переоденусь.
Она побежала через зал, скрылась за еще не окрашенной дверью и через пять минут снова появилась в летнем простеньком платьице, с косынкой на шее.
Они вышли из зала и направились было по дороге к центру города, но вдруг Ольга предложила:
Василий Сергеевич, пойдемте посидим немножко у моря. Там так хорошо вечерами, а одна я боюсь.
Она и сама удивилась своей смелости. Предлагать инженеру гулять у моря, будто он простой парень! И что это ей взбрело в голову?! Она хотела уже как-то исправить свою оплошность, но Насонов сразу же ответил:
Пойдем, Олюшка. Я сам люблю море, а одному… тоскливо.
Далеко на рейде желтел огонек. Шхуна покачивалась на легкой волне, и казалось, что огонек приветливо кому-то кланяется. Вечерний бриз доносил запах просмоленного паруса и чуть слышные звуки баяна.
— Что ж мы молчим, Оля? — спросил Насонов.
Так хорошо здесь, Василий Сергеевич, что помолчать хочется. Тихо-тихо. Только шуршит волна и поет баян.
Они сидели рядом на его пиджаке и смотрели на море. Насонову хотелось обнять Ольгу, но он боялся даже пошевелиться. Ему казалось, что стоит сделать одно движение, и он вспугнет этот тихий вечер, исчезнет желтый огонек на волнах, уйдет Ольга. Нет, лучше сидеть вот так и молчать, чувствуя тепло ее плеча.
Игнат вернулся, Василий Сергеевич, — вдруг сказала Ольга. — И опять работает вместе с Лизой.
Насонов вздрогнул.
Игнат? — спросил он.
Да, Игнат Морев.
Он уловил в ее голосе нежность, и ему стало больно. Игнат! Конечно, она думает только об Игнате. И в этом желтом огоньке, и в еле слышной песне баяна Ольга видит только Игната…
Насонов положил руку на ее кудряшки, погладил их. Ольга не сняла его руки, приняв этот жест за отеческую ласку. Он понял это, и ему снова стало больно.
Глава четвертая
Утром старшина третьей эскадрильи зачитал приказ командира о назначении старшин учебных групп. Старшиной сорок шестой группы назначался Никита Безденежный. Выслушав приказ, он сказал Андрею:
Получится ли? Ведь я не умею командовать!
Научишься, — подбодрил его Андрей. — Наверно, и Кутузов не родился фельдмаршалом.
Когда позавтракали и вышли из столовой, Никита поднял руку и, стараясь придать своему голосу начальственные нотки, громко закричал:
Сор-рок шестая, по четыре — ста-ановись!
Проходивший в эту минуту мимо него старшекурсник вздрогнул и сказал:
Чего ты вопишь, как сумасшедший?
Никита извинился и тут же, еще громче прежнего, подал команду:
Смир-р-рно! Шаго-ом марш! — и оглянулся на Андрея, стоявшего в первой шеренге.
Хорошо, Никита, — кивнул Андрей. — Только чуточку потише.
Первый урок был по теории авиации. Курсанты еще не знали преподавателя.
Наверно, ас какой-нибудь в отставке, — предполагал Вася Нечмирев. — Кто лучше летчика может знать теорию полетов?
Точно, — поддержал его Яша Райтман, маленький, с веснушками на носу курсант. — Старый летчик, может быть, даже друг Чкалова. Согласен, Абрам?
Абрам Райтман, ничем не похожий на своего брата, высокий, плечистый, со спокойным взглядом больших черных глаз, ответил:
Увидим.
Теорию авиации должен преподавать инженер, — высказал свое предположение Андрей. — Этот предмет…
В это время дверь открылась, и, не ожидая, пока преподаватель войдет в класс, Никита крикнул:
Группа, встать! Смир-рно! — и четким парадным шагом направился к педагогу отдавать рапорт.
В классе — ни одного движения, ни одного вздоха.
Товарищ преподаватель! Сорок шестая группа прибыла на занятия в количестве тридцати двух человек. Один в наряде, один болен. Докладывает старшина группы курсант Безденежный!