Ховита резко подскочила, испугавшись шума и вторжения намокшей фигуры с покрывалом в руках. Она все утро ждала, когда прольется дождь, сидя в своем кресле-качалке, купленном ее сыном Вирхилио в Вила-да-Рибейра-Брава в его последний приезд, четыре года назад. Когда пассаты приносили дожди, она не могла оставаться на пороге дома, курить трубку и наблюдать, как растут зеленая фасоль и помидоры, как птицы перелетают с дерева на дерево, как проходят мимо соседи, которые обычно останавливаются, чтобы подольше с ней поболтать, или как шумно играют дети. Ховита садилась в кресло-качалку в доме и грустила. Ей не нравился дождь. Ей становилось скучно, хоть она и знала, что нужно сказать спасибо Господу за эту воду, благодаря которой зеленая фасоль и помидоры будут по-прежнему расти, а источник Монте-Пеладу, из которого все пьют, не иссякнет. Ховита знала, что дождь это хорошо, но она скучала в одиночестве, в сумраке, и не с кем было поговорить, не было детей, чтобы их отругать, и нельзя было заплести косички девочкам, чьи матери занимались работой, подергать их за волосы. Чтобы с детства понимали, какова жизнь: нагромождение горечи и боли. Боли от голода во время засухи, когда живот сводит от пустоты, по всему телу разливается слабость, в голове стучит, не переставая; боли от одиннадцати родов, боли от того, что четверо детей умерли, а семеро уехали в Европу и никогда не приезжают. Боли от побоев ее мужей, когда они напивались…
Ховите не особенно везло с мужьями. Был только один хороший, третий по счету, бедняга Сократес, который занимался от зари до зари фруктами и рыбой, и, кроме того, огородом, поднимался за козьим молоком наверх, на гору, под драценой, и обращался с ней как с королевой, терпел ее скандалы и пьянки, делал все, что она ему велела. Сходи за водой. И он шел. Почеши мне спину. И он чесал ей спину. Доставь мне удовольствие сегодня ночью. И он доставлял. Ах да, удовольствие, секс. Это было самое лучшее в жизни. Ей всегда очень нравился секс, такое приятное ощущение — крепко прижаться к кому-то и чувствовать его влажную от пота кожу, забыть обо всем на какое-то время, ослепнув от наслаждения. Не обращать внимания на плачущих детей или кипящую на огне кукурузу. И это спокойствие после всего, благодатная слабость по всему телу, ликующее сознание и капелька нежности, пульсирующая под всем этим сиянием.
В этом Сократес тоже был лучше остальных, потому что ему несложно было делать все, что хотелось Ховите, в отличие от других мужей, которые заботились только о себе и оставляли ее одну в поисках удовольствия. Но Сократес умер много лет назад. Однажды ночью он, окаянный, уснул навсегда, а ему еще не исполнилось и пятидесяти. Раз в неделю, по понедельникам она ходила на его могилу. Ховита чистила его надгробие. Иногда она приносила с собой усыпанные цветами, словно алыми языками пламени, ветки сейбы, которая так ему нравилась. И всегда подолгу ворчала на него, как в лучшие времена их отношений, за то, что умер так рано. И даже не удосужился вернуться.
Ховита, унаследовавшая от своей матери обязанность закрывать глаза и приводить в достойный вид всех, кто умирал в деревне, и знавшая многое о разных вещах, была убеждена, что люди умирают тогда, когда им захочется. Даже дети. Конечно, никто вслух не говорил о том, что хочет умереть. Большинство даже не подозревали об этом. Но духи, живущие в голове у каждого, иногда становились злыми и завистливыми по отношению к живым и нашептывали на ухо человеку эту мысль вновь и вновь, пока не уговаривали: все, давай, пошли уже, достаточно пожил. Зачем тебе оставаться здесь дольше, разве что терпеть страдания? И если человек мало обращал внимания на непрерывный натиск голосов или не был достаточно силен, чтобы противостоять им, он давал себя уговорить, сам того не понимая. И тогда он умирал. Ховита много раз слышала, как духи зовут ее. Но пока она не собиралась уходить в мир иной. Не потому, что чувствовала какую-то особую любовь к жизни, которую она считала ничтожной, особенно после того, как рядом с ней не стало мужчины, с которым можно получать наслаждение. Потому, что Ховита не была вполне уверена, заслужила ли она рай или Господь отправит ее в чистилище. В ад — вряд ли, это уж она точно знала. Она ведь не сделала ничего, чтобы вечно гореть в котле, страдая от бесконечной боли. В конце концов, она хорошо заботилась о своих детях, всегда поддерживала чистоту в доме, а в лучшие времена иногда даже делилась едой с каким-нибудь нищим, которые иногда проходили через деревню, спасаясь от засухи на другом конце острова. Но она не отличалась добродетелью: слишком часто напивалась, крупными глотками пила тростниковый самогон, разогревавший ее и делавший из нее дикарку, заставлявший танцевать как полоумную, или бить детей, или ползать по полу, или все крушить без причины. К тому же был секс, который так ей нравился. Кроме своих трех мужей в молодости у Ховиты было много любовников на один раз, некоторые — даже женатые. Мужчины, чьи тела были желанны ей на мгновение, с которыми она встречалась тайно, в кустах по обочинам дороги, спускавшейся к берегу, или за часовней Монте-Пеладу. Нужно быть действительно грешницей, чтобы спать с мужчинами прямо за образом Богоматери…