— Заставь этого ребенка, наконец, замолчать! Мне рано вставать и нужно выспаться!
Услышав крики, ребенок плакал еще сильнее. Донья Фернанда вставала со своей постели в маленькой комнате для гостей и заходила в спальню пары:
— Если ты будешь орать, сделаешь только хуже, — говорила она своему сыну, потом подходила к Сан: — Дай мне его, я займусь им.
И уходила, качая малыша своими большими сухими сморщенными руками, которые при этом излучали особую энергию, что-то, что сразу успокаивало ребенка и заставляло его блаженно спать в кровати у бабушки до следующего кормления.
Если Бигадор высказывал своей матери недовольство потому, что еда была не так приготовлена, или что она не купила ему пиво той марки, какую он любит, тогда Сан вмешивалась, чтобы его успокоить и оправдать свекровь. Вместе они ощущали себя сильнее, и часто, когда его не было дома, они могли критиковать его и даже смеяться над ним:
— Ты обратила внимание, какие у него ужимки, когда он кричит на нас? — говорила донья Фернанда. — Он надувает грудь, как будто воевать собрался, и быстро крутит головой туда-сюда так, что, я думаю, мозги у него внутри перемешиваются, а потом он размахивает руками вот так, как будто он гриф…
Она вставала возле стола и передразнивала властные интонации Бигадора и его движения, которые начинали казаться нелепыми. Тогда обе женщины смеялись до слез, изгоняя таким образом свой страх. Но настал день, когда им стало не до смеха. Андрэ уже исполнился год. Была суббота, и Бигадор решил, что они пойдут потанцевать. С той ночи, когда он избил Сан за то, что она не захотела с ним пойти, они больше никуда не ходили вместе. Сан не хотелось, но донья Фернанда настояла, чтобы она пошла:
— Тебе пойдет на пользу немного подвигаться, — сказала она. — Танцы — это хорошо. Когда танцуешь, душа вылетает из тела куда-то далеко и видит новое. Когда возвращается, она отдохнувшая и более счастливая. Иди и получай удовольствие.
Они пошли на дискотеку, куда когда-то ходили. Сан танцевала несколько часов. Она чувствовала себя хорошо. Наверное, душа действительно в это время путешествовала по миру, потому что она забыла обо всем, о нелюбви и разочарованиях, о финансовых трудностях и слишком коротких ночах, и даже об Андрэ. Ненадолго она снова стала восторженной и веселой девчонкой из прошлого. Бигадор танцевал с ней поначалу. Но после третьего джина с тоником он уселся в угол, угрюмый и мрачный. Она осталась на танцполе, качаясь в ритм сембы, отрешенная от всего вокруг, сосредоточенная только на музыке и движениях своего тела, безразличная к своему мужчине и его друзьям, которые иногда подходили к ней на несколько минут и ненадолго составляли ей пару.
Когда они попрощались с друзьями и сели в машину, Бигадор ничего не сказал. Тем не менее, Сан поняла, что он сердится, по тому, как сумасбродно он ведет машину, с бешеной скоростью проезжая светофоры на красный свет, перестраиваясь без поворотников и заставляя визжать тормоза. Тогда душа постепенно вернулась в ее тело, а с ней вернулся и страх. Она не осмелилась сказать ему ни слова. Потому что знала, что любые слова, любая просьба сбавить скорость спровоцируют приступ ярости. Она вцепилась как могла в сиденье и сдерживала желание закричать. Машина остановилась очень близко к лому. Сан быстро вышла из нее и направилась к подъезду, не став его ждать. Она хотела добраться до квартиры раньше него, искать защиты доньи Фернанда. Но Сан не успела. Пытаясь вставить ключи в замок дрожащей рукой, она услышала его быстро приближающиеся шаги за спиной и стала получать удары.
— Шлюха! Хуже шлюхи! Как ты смеешь соблазнять моих друзей у меня на глазах!
Он бил ее кулаками по голове, по лицу, по бокам. Бросил ее на землю и стал пинать, продолжая кричать на нее. Тут донья Фернанда, которая услышала шум из дома, появилась в подъезде и набросилась на сына, задыхаясь от ярости и пытаясь его удержать:
— Оставь ее! Сейчас же оставь ее в покое, не то я позвоню в полицию!
Бигадор повернулся к ней и поднял руку, собираясь всей своей злостью обрушиться на пожилую женщину. Донья Фернанда посмотрела ему в глаза очень грустным взглядом, как будто смотрела на поражение всей своей жизни. Бигадор замешкался. Он вдруг вспомнил момент из детства: ему было шесть или семь лет. Он вернулся в хижину с горстями сухофруктов в руках, только что украденных на рынке. Его мать сидела у входа на корточках на солнце с малышом, приложенным к истощенной груди, и еще двумя детьми, обнимавшими ее ноги и хныкавшими.