Опрос был долгим. Нельсону нужно было убедиться, что все, что говорит Сан, правда, что нет ни противоречий, ни сомнений в ее словах, что она способна выдержать его взгляд, не опуская глаз. Ей было тяжело объясняться. Она не хотела, чтобы казалось, что она злится на Бигадора, что хочет отомстить ему по какой-либо причине. Но в то же время ей было необходимо, чтобы они поняли, что он всегда плохо с ней обращался, навязывал свои прихоти и желания через страх, минуя всякое уважение, провоцируя чужие страдания, а затем растаптывая их. Ей нужно было, чтобы они убедились, что он способен выкрасть ее собственного сына, наплевав на ее мучения.
Нельсон иногда качал головой, пока ее слушал, или неодобрительно что-то восклицал. Когда прошло больше часа, и он решил, что услышал достаточно, после того, как Сан показала паспорт Андрэ и сообщение с угрозой смерти, которое сохранила в своем мобильном, Нельсон поднялся и вышел, чтобы сесть под акацией в голом земляном саду на корточки, смотря прямо перед собой. Сан смутилась, но Хоаки энергично улыбалась, как будто все шло хорошо.
— Он глава семьи, — сказала она. — Он должен подумать. На нем большая ответственность. Все делают то, что глава скажет, но только если его решения справедливые и мудрые. Если нет, семьи распадаются.
Сан почувствовала дрожь во всем теле. Ей хотелось верить, что этот мужчина ее понял. И что он может вернуть ей Андрэ. Но пока она должна была ждать. Терпеливо ждать, крепко сжимая кулаки, чтобы не упасть и не рассыпаться в прах, не превратиться в горсть бессмысленных атомов. В течение какого-то времени она делала вид, что смотрит вместе с Хоаки фотографии ее детей, пока слышала откуда-то издалека ее рассказ о жизни каждого из них. Потом через окно они увидели, как Нельсон поднимается и возвращается в дом. Он казался обеспокоенным. Мужчина остался стоять по другую сторону стола, вперив в нее взгляд:
— Я созову собрание в воскресенье. Если все, что ты сказала, правда, мой брат поступил нехорошо. Но я хочу его выслушать. А также старших членов семьи. Можешь быть спокойна: я не скажу ему ничего до утра воскресенья, чтобы у него не было времени найти тебя. Приходи после обеда.
Сан провела два дня, которые отделяли ее от воскресенья, сидя на пляже. Она ни о чем не думала. Просто смотрела на волны, которые разбивались на песке снова и снова. Они накатывались угрожающе и с рокотом. Сталкивались с берегом. Рассыпались в грязную пену. И возвращались в море поверженные, умоляющие, ползущие, словно раненые животные. Опять и опять. Чайки кричали, бросаясь на рыбу. Солнце безжалостно дырявило землю. На набережной без конца слышались автомобильные сигналы. Время было туннелем, который никак не кончался. Оставалась целая вечность. Пятьдесят шесть часов до обеда в воскресенье. Три тысячи триста шестьдесят минут. Двести одна тысяча шестьсот секунд, одна за другой, каждая из них со своей нечеловеческой тяжестью, с удивительной медлительностью. Ужасное время богов.
Иногда к ней подходил какой-нибудь мужчина и что-то говорил. Она не отвечала. Продолжала смотреть прямо перед собой. Наверное, ее сочли сумасшедшей. Кто-то наклонялся и встряхивал ее. Или над ней смеялись. Или кидались в нее песком. Но она продолжала невозмутимо сидеть там, спокойная и молчаливая, смотреть на то, как разбиваются волны и чайки бросаются в море. Потом люди уходили, разговаривая вслух сами с собой. На пляже сидит сумасшедшая. Она чего-то ждет. Что-то очень важное. Такое, как жизнь или смерть.
В одиннадцать часов утра в воскресенье Сан села в такси. Когда она приехала в дом, увидела через окно Хоакину, которая накрывала стол. За столом ели несколько человек. Она посмотрела на нее, но ничего не сказала. Сан пошла сидеть под акацией. Наверное, она там долго пробыла, пока Хоакина не вышла за ней и не впустила ее в дом. Бигадор еще не приехал. Там был его брат Хиль с женой, а еще его сестра Азеа с мужем. Мужчины выглядели задумчивыми. Женщины же смотрели на Сан и улыбались ей, как будто были за нее, как будто они твердо верили, что быть матерью — священное предназначение, которое делает всех женщин мира сестра ми. Ее пригласили сесть. Подали ей кофе, который она не смогла выпить. Потом все замолчали, выжидая. Иногда кто-нибудь спрашивал про кого-то из племянников. Мать или отец отвечали и рассказывали свои последние анекдоты. Все смеялись. Потом снова наступала тишина, глотки кофе, кудахтанье кур на заднем дворе.