Может, если получится переехать в более цивилизованное место, Диана перестанет смотреть на него, как на пустое место?
Но, чем меньше ресурсов на продажу, тем меньше шансов выбраться с Советов. Тогда и Тимур не поможет. Сегодняшний день не принёс ничего, кроме нескольких небольших пористых рыжих «камешков», общим весом не более трёхсот грамм. В прошлый раз здоровенный булыжник в тридцать кило обменяли всего лишь на два десятка гусиных яиц и полмешка кукурузных зёрен, причём обжаренных, то есть, таких, которые бессмысленно сеять для получения урожая. Жора считал, что тот, кто выращивает эту кукурузу, не желает плодить конкурентов и терять рынок, а не заботится о вкусовых качествах. По крайней мере, у него лично был бы именно такой мотив для прожарки.
Вдобавок, если он ничего толкового не принесёт, жители острова станут подшучивать над ним сильнее обычного. Шуточки «островитянам» казались добрыми и не обидными, Дряблый же двадцать четыре часа в сутки чувствовал себя униженным.
Настилы и вешки, а значит, изученная часть болот, кончились метров пятьсот назад, так что мужчина передвигался медленно и осторожно. Перед тем, как сделать шаг, тщательно исследовал дно палкой. Приходилось петлять, потому что хватало мест, где палка так и не натыкалась на твёрдую поверхность. Или натыкалась, но при малейшем нажиме преодолевала сопротивление и легко проваливалась в неведомые глубины. Каждые три-четыре шага мужчина наклонялся и шарил руками в чёрной воде. Попадались комки грязи, камни, чьи-то кости, прочая трудно идентифицируемая ерунда, а руды, к сожалению, не было.
«Вообще, не обязательно в Гомель. Мир большой, может, и найдётся место, где меня оценят по достоинству и примут. Тимур поможет сняться с обжитого места, а Диана пусть делает выбор, кто ей важнее, муж или трахальщики. И без неё можно новую жизнь начать».
Жора мечтал о холостяцком будущем, не осознавая, что до тех пор, пока Диана его не прогонит, он никуда не уйдёт. Будет терпеть её показное равнодушие, бесконечные грубые шуточки от остальных мужчин и снисходительные насмешки женщин. И прозвище это отвратное, и лишения, и всё остальное.
И дело было не в любви или привязанности. А в чувстве вины. То, что Дряблый сотворил, простить нельзя. Вот Диана и не простила. Но и не прогнала, оставляя призрачный шанс на то, что когда-нибудь всё наладится. За этот шанс Жора и цеплялся, потому что, если останется в одиночестве, тут же повесится на ближайшем дереве.
Потому что он сам себя тоже не простил. Но, конечно, так глубоко в собственной душе Дряблый не копался и продолжал мечтать, как убежит от проблем и женщины, которая когда-то его любила, а теперь презирает.
Впереди, шагах в десяти, Жора увидел островок. Гораздо меньший, чем жилой, но такой же полноценный — земля, немного возвышающаяся над чёрной водой, определённая растительность, дающая понять, что это — полноценная суша, а не обманка, которая засосёт тебя по самую макушку, едва на неё ступишь. Именно под берегами таких островков велик шанс найти руду. А если повезёт, то и вся суша может оказаться железом, прикрытым сверху тонким слоем почвы.
Жора обрадовался так сильно, что чуть не забыл проверить дно перед тем, как сделать шаг. Но вовремя спохватился, и очень медленно, сосредоточенно, покружив немного по трясине, вышел-таки к берегу. Тот был высоковат, так что пришлось цепляться за корни и осоку, чтобы оказаться на острове.
Забравшись на сушу и встав в полный рост, Дряблый тут же забыл о руде.
На сырой чёрной земле, покрытой чахлой и редкой травкой, лежал труп. То, что это мертвец, понял бы даже ребёнок: комары неизвестным человеком не интересовались, нос, щёки и губы съел кто-то из обитателей болот, живот то ли порезан, то ли разорван — непонятно из-за кишок, торчащих наружу.
Жора удивился и насторожился. Они с Дианой пришли сюда позже остальных жителей, но всё равно не вчера. Два года, что они здесь живут, гости в Советы заглядывают редко, и исключительно через путевой камень. Со стороны топей никто и никогда. Даже нечисть, которую местный трясинник держит в ежовых рукавицах, потому что свято блюдёт договор, не ступает на человеческую территорию.
Болото вокруг забулькало, зашатался рогоз, росший на противоположном конце островочка. За ним кто-то взволнованно зашептался, потом хриплый голос вкрадчиво предложил:
— Слышь, мужичок. Забери падаль отсюдова. Мы к нему приблизиться не мож…
Кто-то шикнул и торопливо добавил:
— Не можем терпеть, аж противно приближаться, да и лень. Забери. Или в болото выброси, слышь?
Жора вдруг успокоился. Конечно, другой, более сообразительный, понял бы, что нечисть не просто так волнуется и носится по трясине, как угорелая, но Жора всегда монстров боялся больше, чем бездвижных трупов. А раз кикиморам на островок хода нет, значит, на нём безопасно.
Впрочем, приближаться Дряблый не спешил. Обошёл труп вокруг, разыскивая следы. Судя по всему, человек оказался здесь непонятно, как, и в одиночестве — по крайней мере, чужих следов на сырой почве Жора не заметил. Только свои.
А ещё он увидел рюкзак, шлейку которого мертвец судорожно сжимал правой рукой. Игнорируя бормотание в зарослях, Жора подошёл, брезгливо повёл носом — мертвечиной ещё не пахло, но кишки уже утратили «герметичность», присел на корточки и аккуратно, чтобы не потревожить руку незнакомца, открыл на рюкзаке молнию.
Пару чистых, а главное, целых носков Жора положил к себе в карман. Бензиновую зажигалку — тоже. Воду не тронул, как, впрочем, и остальное содержимое рюкзака — ничего сверхнужного, очень редкого или хотя бы отличного, не «затрёпанного» качества не нашлось.
Кроме шкатулки. Хотя для шкатулки этот предмет был великоват, скорее, его можно было бы назвать небольшим деревянным сундучком, почерневшим от времени.
Вся поверхность сундучка была украшена примитивными картинками. Такие мог нарисовать ребёнок или первобытный человек. Жора провёл по одному из изображений пальцем и понял, что картинку сначала вырезали, а потом втёрли в получившиеся бороздки некое вещество, похожее на воск, только ярко-красного, почти кислотного цвета.
Выглядело зловеще: чёрный фон, красный рисунок, который рассказывает вполне чёткую, но совершенно непонятную историю. На крышке — человекообразное существо с очень длинными, до лодыжек, руками, стоит в окружении схематично изображённых треугольных домиков гораздо меньшего, чем он, размера. Настолько схематичных, что непонятно — чумы это, яранги, вигвамы или шатры. Или и вовсе банальные шалаши. На передней стенке, там, где должен быть замок — то же длиннорукое создание разрывает надвое очень условного человечка — кружочек на месте головы, палочки-ручки, палочки-ножки… Правая стенка — очень круглый человечек с чётко обозначенными грудями держит одну руку поднятой вверх, а другой указывает на длиннорукого, стоящего на коленях.
На левой стенке и на остальных — похожие изображения. Везде шалашики-шатры, длиннорукий и схематичные человечки, иногда не совсем целые. На дне — только домики, если не считать хорошо прорисованного глаза в центре композиции.
Там, где по логике должен быть замок — то ли орнамент, то ли буквы, то ли опять же, рисунки, только ещё примитивнее, но при этом более красивые, чем основные изображения. Жоре сначала показалось, что это иероглифы, но потом он отбросил эту мысль — очень уж непохоже на китайское или японское письмо. Так что мужчина решил, что наткнулся на арабские буквы. Просто потому, что до этого никогда их не видел.