Труссо взяла Брима за руку.
— Раз так, шкипер… — начала она.
— Раз так — что, старпом? — подозрительно переспросил Брим.
— Раз так, — повторила она, — я со всей ответственностью предлагаю вам приказать всем офицерам не занятым непосредственно на ремонтных работах — включая и вас самих, — остаться здесь до завтра, пока у нас не будет лучшего представления о состоянии дел.
— Хорошая идея, — согласился Брим. — Можете передать этот приказ по внутренней связи, если она еще работает, а я пока смотаюсь в Варнхольм, чтобы обеспечить ремонт.
— ШКИПЕР, — решительно произнесла Труссо, уперев руки в бедра, — вы не слышали, что я сказала. ВАМ отдых необходим ничуть не меньше, чем любому другому. Верно, шеф? — повернулась она к Барбюсу.
Старшина задумчиво поднял глаза на верхние гиперэкраны.
— Э… кэп… с вашего позволения, — пробормотал он, — сдается мне, что это недурное предложение. День выдался не из легких.
— Вот видите, шкипер, — объявила старпом, когда Барбюс затопал по коридору с мостика. — И потом, вы все равно никому не поможете, особенно если у вас от усталости голова варить перестанет.
— Вот спасибо, старпом, — ехидно поклонился Брим. — А мне казалось, я еще на что-то гожусь.
— Больше, чем кто бы то ни было другой — пока, — сказала она. — И как знать, может, после посещения госпиталя эта зеленоглазая красотка сможет отвлечь вас от мыслей о вашей Ла-Карн.
Брим грустно улыбнулся и вздохнул.
— Почему-то, — признался он, — я сомневаюсь, что такое возможно.
— Конечно, невозможно, если вы сами не захотите, — настаивала она. — Или если вы уснете раньше, чем… ну, вы меня поняли.
— Угу, — усмехнулся Брим, словно все это было просто шуткой. Но он-то знал, что Труссо говорит совершенно серьезно.** Когда вестовой разбудил его рано утром следующего дня, Брим даже не мог вспомнить, как ложился накануне спать. Однако, судя по всему, он спал как догоревшая звезда, поскольку проснулся непривычно посвежевшим и отдохнувшим.
Большую часть дня он провел, оценивая повреждения и обмениваясь депешами с Варнхольмом, в первую очередь с Колхауном. Только ближе к вечеру он смог наконец передать Реддисме, что будет ждать ее в вестибюле госпиталя в три часа по столичному времени. Так у них должно было хватить времени на посещение раненых с тем, чтобы вовремя успеть на прием у Атчерли. Покончив с этим, он вернулся в свою каюту, где уже висел заботливо отглаженный Барбюсом парадный мундир.
В вестибюле госпиталя наложница Мустафы показалась Бриму еще прекраснее, чем запомнилась с прошлой встречи. Она была в той же шубке и меховой шапочке, белых сапожках на высоких каблуках и белых же перчатках. Карескриец восхищенно покачал головой. Даже закутанная с головы до ног, она была потрясающе красива. Ничего удивительного, что Набоб — не обходивший вниманием целый гарем жен (не говоря уже о наложницах) — ценил ее более остальных. Он улыбался, пока две фрейлины помогали ей освободиться от шубы. Вместо свободных местных платьев, как можно было бы ожидать, на ней был вечерний костюм по последней авалонской моде, состоявший из жакета с глубоким вырезом на спине и короткой юбки, открывавшей длинные, безупречной формы ноги.
— Мадам Реддисма, — поклонился он. — Я очень рад, что вы пришли.
Она стянула перчатку и протянула руку ему.
— Я тоже рада, капитан Брим, — произнесла она своим волнующим, чуть хрипловатым голосом; на ее полных губах играла легкая улыбка, когда она кивнула небольшой толпе врачей и санитаров, собравшихся приветствовать ее у входа в палаты. Волосы ее были собраны в тугой узел на затылке, от чего лицо ее сделалось еще прекраснее. Тяжелые золотые серьги в ушах и кольцо с огромным сапфиром на среднем пальце левой руки изумительно шли ей. Она держала себя с той спокойной уверенностью, которая отличает людей у власти. Брим подозревал, что и умом она не уступает тем представителям этой категории людей, с которыми ему приходилось встречаться прежде. Без этого она вряд ли смогла бы выжить в среде дворцовых интриг, по части которых двор Мустафы был, похоже, на голову впереди других.
Он снова поклонился и поцеловал кончики ее нежных, теплых пальцев.
— Простите меня за дерзость, — сказал он, выпрямляясь, — но вы сегодня выглядите совершенно потрясающе.
Она улыбнулась, явно польщенная его комплиментом.
— Разрешаю вам всегда быть таким же дерзким, капитан, — отвечала она. Взгляд ее словно изучал его душу.
Брим кивнул врачам и повернулся к Реддисме.
— Тогда начнем, мадам? — предложил он ей свою руку.
Кивком отпустив своих фрейлин, она взяла его под руку, и они прошли в палаты. В первые метациклы, прошедшие с момента посадки «Звездного огня», трое из тяжелораненых медведей и семеро людей умерли, однако остальные постепенно выздоравливали в волшебных руках медицинских автоматов. Крышки шести из мерно гудевших цилиндров были уже откинуты, и их пациенты приходили в сознание. Реддисма немедленно подбежала к одному из раненых содескийцев. Старшина находился всего в нескольких иралах от места взрыва, но его чудом спасла от смертельной дозы радиации сорванная этим же взрывом приборная панель. В соседнем автомате лежала молоденькая техник-связист — ее левые рука и нога отрастали заново под слоями пульсирующего биопласта. Спасенная только боевым скафандром, она пролетела через три бронированные переборки и не помнила, как это все случилось, — в чем и признавалась со смехом. Еще через два автомата лежал мичман, работавший на посту аварийного контроля в разбитом машинном отделении. Само попадание вражеского разлагателя пришлось мимо, но его задел выброс энергии из взорвавшегося плазмогенератора. Медицинский автомат восстанавливал теперь почти половину его лица, но сам он считал, что ему еще повезло. От остальных девяти членов его аварийной команды не осталось ровным счетом ничего. Несколько техников из бригады обслуживания генераторов получили ожоги сквозь скафандры, но им даже не требовалось помощи медицинских автоматов. Многие из них могли вернуться в строй уже завтра. Всего же экипаж «Звездного огня» потерял в этом бою убитыми и ранеными двадцать четыре человека и медведя.
Как всегда, посещение госпиталя произвело на Брима тягостное впечатление. Ему и самому случалось получать ранения — и в военное, и в мирное время, — так что он хорошо представлял себе, каково сейчас его людям. Но его совершенно поразила Реддисма. На продолжении всей их нелегкой экскурсии она держалась как закаленный ветеран, словно сама получала подобные ранения по несколько раз на дню. Более того, когда это было нужно, она могла быть остроумной, участливой, а порой даже кокетливой с ранеными звездолетчиками. Забыв про все, Брим не раз восхищался ее самообладанием. Несомненно, ей никогда еще не приходилось видеть таких жутких увечий, и тем не менее она заставляла каждого поверить в свое искреннее участие — так, словно лично была благодарна им за жертвы, принесенные ими за ее саму и ее родину. Когда они наконец вернулись в вестибюль, она казалась не более уставшей, чем если бы провела эти часы на балу в Мажоре.
— Могу я подбросить вас на прием, капитан? — предложила она в вестибюле, пока фрейлины помогали ей облачиться в шубку. — Когда Мустафа отправляет меня куда-нибудь вместо себя, он предусмотрительно обеспечивает меня транспортом на все случаи.
— Вы оказываете мне большую честь, мадам Реддисма, — отвечал он, натягивая свою шинель.
Этим вечером он все еще был свободен — только что он имел разговор с Барановым, и — как и ожидалось — полной оценки повреждений все еще не имелось, если не считать общей характеристики — «паршиво». У выхода он предложил Реддисме руку, и они вышли из госпиталя в звездный зимний вечер. Холодный ветер обжег ему щеки, и он ощутил, как ее пальцы чуть сжали его руку.
— Надеюсь, вы ни на минуту не усомнились в том, что я не забыла обещание отблагодарить вас лично, Вилф Брим, — прошептала она, не поворачивая головы. — Я всегда… как это говорится у вас… «верна» своему слову. — Она тихо хихикнула. — Особенно раз госпожа Удача как нарочно устроила все для нас нынче вечером.