Новорожденная. Что такое празднество?
Акис. Два наших лучших ваятеля покажут свои последние творения, а мы увенчаем их цветами, будем петь им дифирамбы и плясать вокруг них.
Новорожденная. Как замечательно! А что такое ваятель?
Акис. Вот что, малышка, догадывайся обо всем сама и не задавай вопросов. Первые несколько дней старайся поменьше раскрывать рот, побольше смотреть и слушать. Не годится, чтобы ребенка слышали, — его должны только видеть.
Новорожденная. Это кто, по-твоему, ребенок? Мне уже полных четверть часа. (С самым взрослым видом садится на скамью подле Стрефона.)
Голоса в храме (протестующе, разочарованно, возмущенно). О! О! Мерзость! Стыд! Срам! Гадость! Это что, шутка? Да ведь это же древние! Ну и ну! Ты с ума сошел, Архелай? Это обидно! Оскорбительно! Фу! (И т. д., и т. п. Недовольные, ворча, высыпают на ступени храма.)
Акис. Эй, что у вас там такое? (Направляется к ступеням.)
Из храма выходят два ваятеля — один с двухфутовой бородой, другой безбородый. Между ними шествует красивая нимфа: резкие черты лица, волосы черные, густые и вьющиеся, вид властный.
Властная нимфа (стремительно спустившись с ваятелями на середину лужайки, останавливается на полпути между Акисом и новорожденной). Не пытайся меня запугать, Архелай, только потому, что у тебя искусные руки. Ты играешь на флейте?
Архелай (бородатый ваятель справа от нее). Нет, Экрасия, не играю. При чем здесь флейта? (Тон у него наполовину насмешливый, наполовину раздраженный, и ясно видно, что он решил не принимать свою собеседницу всерьез, невзирая на всю ее красоту и властность.)
Экрасия. Да то, что вы, не задумываясь, судите о наших лучших флейтистах и берете на себя смелость решать, хорошо они играют или нет. Почему же я не имею права судить о ваших бюстах, хотя ваяю не лучше, чем ты играешь на флейте?
Архелай. На флейте или еще на чем-нибудь сыграет любой дурак — тут достаточно поупражняться; а вот ваяние — это тебе не в трубку дудеть, это искусство, творчество. В ваятеле должно быть нечто от божества. Его рука создает форму, через которую раскрывается дух. Он творит не для твоего, даже не для собственного удовольствия, а потому что не может иначе. Твое же дело — принять его создания или отвергнуть, если ты их недостойна.
Экрасия (презрительно). Недостойна? Ого! А может быть, я вправе отвергнуть их потому, что они недостойны меня?
Архелай. Недостойны тебя? Перестань нести вздор, чванная хвастунья. Что ты понимаешь в нашем ремесле?
Экрасия. То, что понятно каждому культурному человеку, — что художник должен творить прекрасное. До сегодняшнего дня твои произведения были прекрасны, и я первая заявила об этом.
Архелай. Невелика заслуга! Могла бы и не заявлять — у людей есть глаза; они сами видят то, что ясно как день.
Экрасия. Однако ты был очень рад, когда я заговорила об этом. Тогда ты не называл меня чванной хвастуньей, а чуть не задушил в объятиях. И даже изобразил меня в виде гения искусства, который опекает твоего детски беспомощного учителя Марцелла. (Указывает на второго ваятеля.)
Марцелл, безмолвно и задумчиво следивший за их беседой, вздрагивает, качает головой, но сохраняет молчание.
Архелай (задиристо). Тогда ты просто вскружила мне голову своей болтовней.
Экрасия. Я первая открыла в тебе талант. Правда это или нет?
Архелай. Все и без того знали, что я человек недюжинный: я родился на свет с бородой в три фута.
Экрасия. Да, но теперь она укоротилась до двух. Наверно, в этом лишнем футе и таился твой талант, коль скоро ты разом утратил и то и другое.
Марцелл (с сардоническим смешком). Ха! При рождении борода у меня была в три с половиной фута, но ее спалила молния, убившая заодно того древнего, который меня принимал. Однако и без единого волоска на лице я стал величайшим ваятелем десяти последних поколений.