Дарвинизм не опровергнут окончательно
[…] Когда вам заявляют, что вы не что иное, как продукт Отбора Силой Обстоятельств, вам нелегко начисто опровергнуть данное утверждение, однако голос глубочайшей внутренней убежденности заставляет вас назвать вашего обидчика лжецом и невеждой. Хотя это и вполне согласуется с британскими манерами, но все же звучит недостаточно вежливо, поэтому благоразумнее в качестве контрдовода заверить вашего оппонента в том, что на самом деле вы — продукт эволюции по Ламарку (прежде именовавшейся Функциональной Адаптацией, а ныне — Творческой Эволюцией), и предложить ему опровергнуть ваше убеждение. Это окажется для него в равной степени невозможным, ибо и та и другая сила, если только дать им волю, предположительно способны создать все что угодно. Можно также предложить ему попытаться благополучно пересечь Оксфорд-стрит{68} без какого-либо участия сознания, полагаясь исключительно на действие рефлекса самосохранения, обусловленного зрительными и слуховыми ощущениями (в данном случае восприятием движущихся автомобилей, подающих гудки). Если, однако, он примет ваш вызов и возьмется представить любое из ваших действий как следствие Отбора Силой Обстоятельств, подходящее к случаю объяснение всегда найдется, лишь бы ваш антагонист со своей стороны был достаточно осведомлен и находчив. Дарвин в спорах со своими противниками приводил целый ряд таких объяснений.
Всякий, кто действительно хочет верить в то, что вселенная создана в результате Отбора Силой Обстоятельств (действовавшего вкупе с силой, столь же слепой и бездушной, каковой, по нашим представлениям, является магнетизм), способен логически оправдать свою веру, стоит только ему постараться.
Три слепые мыши
[…] Вейсман, однако, начал свое исследование в точности как мясникова жена в старой прибаутке. Он достал множество мышей и всем отрезал хвосты. Затем он стал ждать, будут ли хвосты у их новорожденных детей. Хвосты появились, как это заранее мог бы сказать Батлер. Тогда он отрезал хвосты у детей и стал ждать, не будут ли хвосты у внуков хотя бы немного короче. И этого не получилось, как я мог бы сказать ему это заранее. Тогда, с тем терпением и прилежанием, которым так гордятся мужи науки, он отрезал хвосты у внуков и стал уповать на рождение короткохвостых правнуков. Но и их хвосты были в полном порядке, как любой дурак мог бы сказать ему заранее. Из этого Вейсман с полной серьезностью извлек вывод, что приобретенные привычки не наследуются. Между тем Вейсман вовсе не был прирожденным глупцом. Он отличался исключительным умом и трудолюбием; в его сознании были даже ростки философии и воображения, которые дарвинизм уничтожил, приняв их за сорняки.
Как же в таком случае он не понял, что его опыты не имеют никакого отношения к привычкам и наследуемым признакам? Как же он пренебрег тем явным обстоятельством, что подобные эксперименты были испробованы в Китае на бесчисленных поколениях китайских женщин, которые, однако, несмотря на все опыты с их ногами, упорно продолжали рождаться с ногами нормального размера? Он не мог не знать о забинтованных ногах китаянок, даже если и не знал о подрезанных ушах и хвостах, о калечении, которому любители собак и лошадей подвергают многочисленные поколения несчастных животных. Такая поразительная слепота и глупость со стороны человека отнюдь не глупого и не слепого наглядно иллюстрирует, какое воздействие Дарвин совершенно неумышленно оказывал на своих последователей, сосредоточивая их внимание исключительно на роли, какую в эволюции играют случайность и насилие, действующие с полным пренебрежением к страданию и чувствительности.
Виталистическая концепция эволюции показала бы Вейсману, что биологические проблемы не решаются нападением на мышей. Наука требовала иных видов эксперимента. Прежде всего ему следовало обзавестись мышами, чувствительными к гипнотическому внушению. Ему следовало далее внушить им, что исчезновение хвоста есть непременное условие существования мышиного племени — подобное убеждение какой-то давний и забытый экспериментатор, по-видимому, внушил котам на острове Мэн{69}. Заставив мышей изо всех сил стремиться к утрате хвостов, он вскоре бы узрел несколько мышей с короткими хвостами, а то и без таковых. Другие мыши признали бы их за высшие существа, имеющие особые права при разделе пищи и при половой селекции. В конце концов бесхвостые мыши стали бы предавать казни хвостатых мышей, и чудо бы свершилось.