Открыла глаза.
Стоянов, мокрый, растерянный, жалкий стоял надо мной на коленях. На его белом лице читались ужас, паника, отчаяние. Рубашка полностью промокла под струями летнего ливня, вода капала с русых волос и длинных ресниц, текла по лицу. Или это слезы?
Ливень хлестал все сильнее, ручьи на улице превратились в потоки, в одном из которых лежала и я. Но ее прохлада снимала боль, не всю, но все же снимала.
— Что…. — сопли мешали говорить, я вытерла их рукой. Она почему-то стала красной.
Стоянов обнял меня, прижал к себе, стараясь хоть как-то защитить от воды и ветра. Не смотря на ожигающую боль, я почувствовала тепло его тела сквозь мокрую насквозь одежду.
— Сейчас, — голос его звучал глухо, — сейчас приедет скорая.
— Не… не надо…. — я пошевелила ногами, вроде все нормально. Пошевелила руками — тоже ничего страшного.
Только сейчас поняла, что вокруг нас столпились люди, какая-то девушка со светлыми волосами держала в руках мою намокшую коробку. Вид у нее был растерянный и в тоже время виноватый.
Кто-то раскрыл над нами зонт — запоздалая мера.
Я чувствовала как сильно и быстро бьется сердце Михаила, как его руки все сильнее прижимают меня к себе. Казалось, он хотел стать со мной одним целым, не отпускать ни на минуту.
Я закрыла глаза, прижалась к нему головой — рубашка тут же стала розовой. Кровь из носа так и не остановилась. Он что-то шептал мне, но я сначала не разобрала ни слова. И только через несколько секунд до меня дошло: он говорил на болгарском.
— Моето момиче, моята радост, моето слънце *…
Совершенно нелогичная, нелепая радость растеклась по жилам, захлестнула меня с головой.
Я слушала его шепот, чувствовала его тепло и мечтала, чтобы эти мгновения не заканчивались.
— Михаил… Иванович, — я шмыгнула носом — похоже кровь все-таки остановилась, — я почти в порядке. Честно.
Он отреагировал не сразу.
— Кира, — уткнулся в мои мокрые волосы лицом, — слава богу. Врачи уже едут.
— Не надо врачей, — я осторожно пошевелилась, села, стараясь не вырваться из кольца сильных рук. — Меня задело не сильно….
— Пусть посмотрят и скажут. Я поеду с тобой в больницу.
— Я домой хочу… — призналась я, пряча лицо у него на груди, жадно вдыхая его запах.
Он понял это по-своему, испугался, что сделал больно, выпустил из рук.
— Прости, прости….
— Михаил Иванович, я действительно в порядке.
— Кира….
— Помогите мне подняться, я очень хочу домой.
Он встал сам и осторожно помог подняться мне. Ноги были ватными, но держалась я хорошо, хоть и сильно кружилась голова. Судя по состоянию, машина ударила меня в бедро — именно там болело больше всего. Горело лицо, руки и колени — кожа была стерта до мяса, асфальт сработал не хуже терки.
Стоянов перехватил меня за талию.
— Моя машина недалеко, сможешь дойти?
— Угу, — я потрогала языком зубы — вроде целы. — Где моя коробка?
— Она тут, тут она, — пролепетала стоявшая рядом девушка, — я ее подобрала.
Я бросила на нее быстрый взгляд: мокрая, дрожащая, в порванной майке и джинсах.
— Вы меня спасли, — она ответила на мой немой вопрос.
— Угу, — только гукать как сова я сейчас и способна.
Бедро болело адски, наступать на ногу было не просто, но судя по всему перелома не было. Шаг за шагом, поддерживаемая руками Михаила, я кое-как доковыляла до старого мерседеса.
— Сейчас внутри будет бассейн, — шмыгнула я носом.
Михаил философски фыркнул, открывая мне двери и помогая забраться внутрь. Мою коробку девушка поставила на заднее сидение. Дождь стал значительно тише, кое-где из-за облаков стали пробиваться солнечные лучи. Но на улице заметно похолодало, поэтому оказаться в теплой и сухой машине было невероятно приятно. Как я заметила от платья остались одни лохмотья, что расстроило меня по полной программе — одна из немногих реально хороших вещей в моем гардеробе.
Стоянов тем временем что-то достал из багажника, прежде чем сесть за руль.
— Ну что, — он закрыл двери, попрощавшись с нашей невольной спутницей, которая поспешила убежать, — будем тебя реанимировать?
— У вас здесь есть зеркало?
— Может лучше не надо? — он скептически поднял бровь.
— Вот черт! Все настолько плохо?
Он покачал головой, не став врать. В руках он держал автомобильную аптечку и смотрел на меня взглядом полным жалости.
— Так, ладно, начнем с ног, — он осторожно полил содранные колени перекисью, которая зашипела от крови. Я зашипела в унисон с ней.
— Тихо, тихо… — говорил он успокаивающе и протирал грязные раны: сначала ноги, затем руки, а после занялся лицом. — Потерпи немного.