Я поставил ружье на место и вернулся на диван. В это время в дом вернулся Ковригин с банками и узелками в руках.
— Ну что, гости! — обвел он нас уже повеселевшим взглядом. — Отужинаем? Все одно вы писать мне не дадите…
Не успели мы оглянуться, как на журнальном столике появилась закуска: соленые грузди, приправленные чесноком, укропом и сметаной, отварная картошка, сало с широкими мясными прожилками, малосольные огурцы, перья зеленого лука, к чаю — варенье из крыжовника и сушки.
Мой план остаться наедине с Ковригиным накрылся медным тазом. Люська и Сема уходить не собирались, воспользовавшись гостеприимством хозяина, принялись уминать угощения.
Писатель чинно разлил коньяк по бокалам. Я сидел и ездил ладонями по коленкам, изображая скромного молодого автора.
— Давайте за литературу, — сказал хозяин дома тост, мне показалось, что немного грустно. — Настоящую литературу, не то, что сейчас…
Я уловил его настроение и решил подыграть. Судя по всему, Ковригин был писателем, что называется, старой школы, и ваял историческую прозу, рассказывал про события прошлых эпох, чтобы уйти от догм соцреализма и обязательной одноцветной политической окраски текста.
— Поддерживаю! — воскликнул я. — Сила литературы, я считаю, в традициях и в памяти предков. Мы должны донести до будущих поколений зерно истины…
Ничего более умного и писательского в голову не пришло. Все-таки я мент, а не литератор. Но и мое высказывание, вроде, проканало.
Ковригин одобрительно крякнул и выпил. Опустошил бокал залпом, по-пролетарски, как и Сема с Люсей. Я было хотел посмаковать коньячок, пригубить сначала, но, глядя на сотрапезников, не стал привередничать и выделяться, тоже бахнул по-рабочекрестьянски. Когда разлили по второй, бутылка кончилась.
Но Ковригин тут же достал из тарахтящего холодильника бутыль самогона, заткнутую смятой газетой.
— О! Вот это другое дело, Велиарыч! — потирал ладони Сема, не обращая внимания на мои знаки и скрытые подмигивания.
Я пытался сигнализировать ему, чтобы они с Люсьен проваливали, куда и планировали. Но Кондейкин, увлеченный выпивкой и едой, не распознал мой невербал.
Напрочь позабыв мой инструктаж, он вдохновенно толкал тост с присказкой:
— Идёт девушка, оглядывается — за ней идёт парень, она опять оглядывается — парень идёт, опять оглядывается — парень всё идёт, снова оглядывается — а парня нет! Так выпьем за советских сантехников, чтоб они закрывали канализационные люки!
Люська заржала, писатель хмыкнул, а я улыбнулся.
После третьей организм наполнился приятным теплом, а Ковригин, наконец, начал свои расспросы.
— Ну-с, Вячеслав, — вскинул он на меня лохматую не по годам бровь. — Рассказывайте, о чем вы хотели меня спросить.
Если бы не борода и косматость бровей, на вид, я бы дал писателю не больше сорока, а нечесаным и небритым он выглядел на возраст члена политбюро. Под его рубахой просматривались крепкие жилистые руки. Коренастый по сложению, он выглядел отнюдь не хлюпиком. Как-то легко его тогда Светлицкий вытолкал со своей встречи с читателями… Наверное, Ковригин не очень-то и сопротивлялся, чтобы не разводить дебош. Позволил себя удалить с мероприятия, наступив на горло собственной гордости. Хм…
— Сильвестр Велиарович, — начал я. — Я много о вас слышал. Вот, хотел по своему рассказу посоветоваться. Его я не захватил, чтобы не навязываться, но при следующей встрече хотелось бы показать именно вам.
— Почему?
— Я не понес его в союз писателей. Понимаете, — я пояснил чуть потише, как бы инстинктивно: — я не совсем разделяю традиционные взгляды на современную литературу. В своем произведении мне хочется показать, как было на самом деле, а не как того требует партия. Он у меня в историческом формате написан. А в Литейске только два писателя, работающих в этом жанре, насколько я знаю. Вы и Светлицкий…
— Светлицкий! — вдруг скривился хозяин. — Это дилетант, а не писатель!
В это время Сема, наконец, увидел мои сигналы, или просто наелся и напился и захотел продолжения вечера не с нами, а с женщиной. Он встал, стряхнул со штанов крошки, утер рукавом рот и протянул Люське руку:
— Мадам, не желаете ли прогуляться?
— С тобой, что ли? — хрюкнула дама. — Не вишь? Я с интеллигентными людьми за литературу беседую. Отстань, Семка!
Но Кондейкин молодец, не отступил. Не забывал подливать даме самогона, так что та, в конечном счете, раздухарилась и решила, что лучше синица на сеновале, чем журавль на диване. Тем более, что журавль, то есть я, не проявлял к ней никакой симпатии, а телу ее после горячительного захотелось продолжения банкета, без утомительных разговоров о прекрасном и вечном.