Еще было жаль младшего Теодериха, потерявшего отца.
Безумная атака везиготов окончательно превратила творившееся на поле в торжество хаоса. Аттила со своей дружиной укрылся в заранее укрепленном лагере, часть его войска еще сражалась, кое-кто даже рвался вперед, другие отступали вслед за вождем… потом на все это наползла вечерняя тьма, успокаивая самых рьяных, остужая самых пылких.
Полная победа не досталась никому. Пока что — и, наверное, вплоть до самого утра, до второго сражения, — победившим себя мог считать каждый. Гунны отступили, но не бежали, ромеи с союзниками понесли потери серьезные, но еще не фатальные, а у везиготов есть наследник, который может занять место отца. Точнее, два наследника: Теодерих-уже-не-младший вернулся из боя живым и невредимым, по уши заляпанным кровью противника, но без единой царапины.
— Ты доблестно бился, храбрый Теодерих, — сказал, подойдя к нему, Майориан… ноги уже почти не держали, в голове продолжалось, бурлило и кипело сражение, но он должен был заговорить с везиготом. — Я соболезную твоей потере. Это великая утрата и для всех нас… не было короля мудрее и храбрее твоего отца.
— Благодарю, — хриплым сорванным голосом ответил Теодерих.
Неожиданно для себя Майориан положил руку ему на плечо, везигот признательно кивнул, что-то неразборчивое произнес, наверное, еще одну благодарность. Остаться бы с ним сейчас, пить до рассвета, можно — почти победили, а завтра с утра будет не до похмелья, снова начнется карусель, и любое похмелье вытряхнет тут же… Аттила совершил ошибку: сам лишил себя возможности маневрировать, теперь мы можем запереть его — и пусть попробует прорваться. Выбор теперь наш. Все хорошо. Вот только уже второй отправленный на холм, к командующему, гонец говорит, что «старший из ромеев» не обнаружен… с ума они там, что ли, посходили? Как не обнаружен? Если погиб, так погиб — здравствуйте, додумались, командующего потеряли!
Придется туда идти. Не сейчас, часом позже, но — придется самому. Идти туда, оставлять Теодериха… выбирать между плохим и худшим, как водится. Но пока есть этот час, с ежеминутными задачами пусть разбирается Рицимер. В конце концов, в отсутствие командующего именно на Майориане лежит обязанность улаживать дипломатические вопросы. Вот и пусть лежит, сейчас это к лучшему.
Победы без потерь не бывает, это Майориан выучил давным-давно. Но есть потери… и потери. Цена нынешней ему не слишком нравилась, а при виде печальных глаз Теодериха — не нравилась как-то особо.
— Сейчас, когда сражение прекратилось, не разделишь ли ты со мной чашу вина? — сказал он, стараясь не коверкать слова готского языка.
— С радостью, — откликнулся Теодерих.
Майориан смутно надеялся, что дело здесь не только в учтивости.
451 год от Р.Х. 20 июня, вечер, Каталаунские поля
Король должен сражаться.
Король, еще не выбранный королем — тем более. Сражаться так, чтобы каждый шелудивый пес запомнил, что будущий король, наследник павшего в бою — доблестный воин, чья храбрость не подлежит сомнению.
Иногда нужное, необходимое кажется почти неисполнимым.
Багровое солнце сползало за горизонт. Последние алые блики терялись среди луж крови. Сегодня солнце тщетно состязалось с людьми в попытках разукрасить красным доспехи и щиты, сбрую лошадей и одежды воинов. Людям это удалось куда лучше.
Кто говорит, что вид поверженного врага и созерцание пролитой им в бою крови веселит сердце истинного бойца, тот, наверное, никогда не пытался разыскать на поле боя бурдюк с водой. Простой чистой водой, не из здешнего ручья, который уже к полудню вздулся, вспенился алым.
Будущий король Торисмунд устал, и единственным, что могло бы согреть его сердце, была вода — а воды-то и не найти. Кончилась еще давно. Торисмунд устал. Он никогда не думал, что можно так устать, и тем более — что бывают такие битвы. Торисмунд и считать-то до стольки не умел, сколько уже полегло. Может быть, умел ромей. Наверняка.
Торисмунд приподнял голову, оглядываясь, но искомого ромея с первого взгляда не обнаружил, а на второй сил уже не было. Хотелось только лежать, уткнувшись лбом в прохладную землю и облизывать сухие от жажды губы. Надеяться на то, что передышка окажется долгой, не приходилось. Отдохнуть — не получалось. Верить в победу… объяснения, что Аттила уже проиграл, что все нынешнее — не более, чем попытка сохранить лицо, с каждым часом сражения казались все менее и менее убедительными. Совсем неубедительными. Очередная ромейская хитрость. Кто бы ни одолел в сражении, истинным победителем станет король ромеев.
Это было… неправильно. Сама земля, влажная от крови, говорила об этом.
Отец ошибся, приказав казнить того колдуна.
Мерзкий старикашка, конечно, вызывал такое желание. Торисмунд помнил единственный разговор с колдуном, то ли прибывшим вместе с посольством короля гуннов, то ли просто в те же дни. В любом случае гунны не собирались негодовать по поводу его казни. При свечах казалось, что сам старик — лишь туманное пятно, болотно-серое, зыбкое, и тень его тоже расплывалась, змеилась щупальцами. Но за ним стояло могущество, отказываться от которого стал бы только крайне недальновидный человек. Отец слишком полагался на силу и доблесть, на Господа и его помощь…
Торисмунд, король везиготов — ну, почти что король, — смотрел в будущее, а не в настоящее. Ему плевать было на то, что представляли из себя колдун и его тень. Он запомнил все, что говорил старик. Хорошо запомнил. Тогда, сухим и прохладным осенним вечером, слова болотной поганки звучали слишком неприятно. Подчиниться власти, что выше королей… Торисмунд, наследник короля, готов был подчиняться лишь отцу. Торисмунд, король, вдруг понял — сейчас, на пропитанном кровью поле, — что ошибался. Рассуждал, как вспыльчивый юнец, а не как властитель. Сила должна принадлежать ему. Именно ему, только ему. Подчиниться? Глупости. Ну да, колдун, отродясь не державший в руках копья, может быть, и подчинялся — но король везиготов сумеет подчинить себе любую мощь.
Единственное, о чем Торисмунд жалел — о том, что, наверное, не слишком внимательно вслушивался в объяснения колдуна. Странно, он помнил каждое слово, но помнить и понимать — не одно и то же.
Земля остывала, холодя щеку. Вокруг, так же вповалку, отдыхали воины его личной дружины. Передышка затягивалась, ромей, еще недавно сражавшийся рядом бок о бок, куда-то запропастился, от братца Теодериха вестей не было. Окруженный товарищами, Торисмунд все равно чувствовал, что один. Чем темнее становилось, тем больше его одолевало это чувство. Словно наконечником копья провели черту, отделившую его от других. Один, отвечает за все, и должен, наконец, решиться…
Легкий ветерок, еще недавно так приятно охлаждавший разгоряченное тело, превратился в довольно мерзкий влажный ветер, гонявший по спине мурашки. Странное дело, кто-то рядом пожаловался на духоту, Торисмунду же хотелось укрыться плащом или, лучше того, завернуться в шкуру — но не было сил сдвинуться с места, и даже не хотелось шевелить губами, чтобы попросить… приказать.
Чем холоднее становилось, тем яснее делались слова колдуна. Только с главным болотная поганка напутала, ну да что с него взять. Все просто, все очень просто. Нужно только встать и сделать. Сила сама просилась в руки, дразнила, словно умная женщина, которая вслух говорит «нет», а глазами — «приди и возьми!».
Для победы. Для того, чтобы поле боя осталось за его племенем. Чтобы вся эта земля отныне и навсегда принадлежала достойнейшим из достойных.