— Тот человек, кто он? — спрашивает мальчик.
— Констанций, — отвечает сумасшедший начальник конницы. — Он не только красавчик, он командир на три головы выше меня. Если мы переживем зиму и если твой Аларих нас не сожрет на следующий год… что-то мы придумаем. Кстати, он хочет тебя обратно. Аларих, не Констанций.
— Если это зависит от нас, я предпочел бы не ехать, — говорит сын сумасшедшего. На той стороне все было легко, понятно и удобно, хотя и странно иногда. Его дом был на этой стороне.
— Пока зависит. Пока. Спи.
Утром он проснулся и обнаружил, что перестал выговаривать букву «м». Язык будто спотыкался об нее. Мальчик придумывал упражнения, сочинял скороговорки — иногда бессмысленные, иногда неприличные — ничего не помогало. Впрочем, в сентябре началась война и заикание прошло само собой. А одно присловье — осталось.
451 год от Р.Х. 21 июня, ночь, Каталаунские поля
Сквозь фигуру довольно крупного бородатого человека просвечивала луна. Впрочем, он и сам светился — от него явным образом исходило ровное желтоватое сияние. Сочетание получалось красивое. А еще успела выпасть роса — и вода на траве отражала белый и желтый. Кровь почему-то оставалась темной. Гунн за спиной у сияющего гостя захрипел и затих.
Полупрозрачный пришелец смотрел исключительно мрачно и слегка недоверчиво. Разглядывал, как редкую диковинку. Потом буркнул:
— Пошли.
И это было просто «пошли». Не латынь, не готский, не гуннский, не греческий даже. Чистая интенция, облеченная в слово — хотя само слово не повторишь. Это что же получается — история про Вавилонское смешение языков не сказка, а исторический факт? Рассказать Меробауду — не поверит.
— Позволь, а куда? И зачем?
— Назад, — еще мрачнее заявил гость. Потом соизволил уточнить: — В лагерь.
— Зачем? И, если возможно, кто ты? — то ли кровь с железа плохо сходит, то ли тени опять без разрешения разрезвились…
Пришелец думал громко, очень громко, и выразительно. И про неразумное чадо Господне, и про невиданное упрямство, и про то, что на что уж он — Неверующий, но вот это… творение, трудно признать, но все-таки Божие — кого угодно переплюнет. Еще про то, что видывал он разную гордыню, но такой величины — еще не доводилось. Потом сказал, вслух — это было лишь немногим громче:
— Затем. Чтоб ты остался цел и невредим, — тут опять было подумано, и подумано богато. — А я посланец Божий.
— Понятно, крайне признателен. — Наверное, по таким обстоятельствам до лагеря лучше добираться пешком. До другого лагеря. Потому что это надежнее и быстрее, чем искать мальчика на поле в одиночку, тем более, что о нем, возможно, уже позаботились. — Но дело в том, что сейчас мне нужно в противоположную сторону.
Гость сделал полшага вперед, уставился в глаза — сверху вниз. Пристально. Очень пристально. Думал он не тише, чем раньше, и через все мысли ярко, алым, шел главный вопрос: «У тебя совесть есть?» — потом и ответ появился: «Нет».
— В лагерь пошли, неразумный, — настойчиво сказал посланец.
— В лагерь. — Про неразумного это он еще мягко выражается, видимо, райская сдержанность мешает. — В лагерь на той стороне ручья.
— Ума лишился? — «И что с ним делать, если пойдет, я же вывести обещал?!» — Мало уже тебе, что сам едва не завершил здешнее богохульное чародейство?!
Гость прав. Исключительно скверная история. Беда в том, что от возвращения она не станет менее скверной.
— Мне нужно поговорить с одним человеком. Чтобы оно вообще никак не завершилось.
— Не завершится, — ответил гость, то ли принюхиваясь, то ли приглядываясь к ночной тьме. — Воину, который еще неразумней тебя, во что поверить трудно, но приходится, повезло. За него от души помолились, — посланец усмехнулся.
Помолились? Это теперь так называется? Или за него просил еще кто-то?
— К сожалению, остается еще завтрашний день. И еще один кандидат…
— Изверг ты, — вздохнул бородатый. — Как есть — изверг. Ну, пошли. Вижу же, не отступишься.
Нет, с обещанием, что он не переживет этой кампании, было явно что-то не так… но не спрашивать же «посланника» — интересно, как это слово переводится на греческий: «ангел» или «апостол»? — что именно у них изменилось и почему.
А изменилось. И шли они… подозрительно быстро. Земля, кажется, слегка уплывала из-под ног — как совсем недавно во время марш-броска к Аврелии. Очень удобный способ передвижения. Жаль, позаимствовать нельзя, при жизни.
— А что случилось с… неосторожным молодым человеком?
— Ничего пока, — гость задумчиво передернул плечами, потом покачал головой. — Пока совсем ничего. Даже того, о чем ты просил. Но будет.
Кажется, обитатели небес несколько путаются во времени — или для них, как и для магии, времени в каких-то областях просто не существует. Если Торисмунда пока не остановили, а я, по словам гостя, едва своей смертью не запечатал заклинание… значит везучему наследнику уже не удалось правильно завершить обряд, несмотря на то, что в текущем времени он его еще только начал. Право, жаль, что Августин, епископ Гиппонский, умер, вот кто бы порадовался — покойный очень любил эти игры с понятием времени. А с другой стороны, он, наверное, может сейчас с этим самым временем играть на практике. Если не ошибся с местом назначения.
— Скажи, а при каких условиях вы можете вмешиваться в ход вещей?
Спутник не замер, ход не замедлил — но в темпе движения точно что-то изменилось. Если об удивление можно спотыкаться, как о кочки и бревна на дороге, то можно считать, что дорога стала очень неровной.
— Ну и вопросы у тебя… чадо, — надо понимать, «чадо» относилось к бранным выражениям, приличествующим посланцам Господа. — Тебе на какой предмет?
— Для дальнейшего использования. И из любопытства. Если… из вечности будущее уже произошло, значит, какие-то события… неизменны. Не могут быть изменены, иначе не останется самого времени, ведь именно они его и образуют своей последовательностью. Какие-то события или определенное количество событий. Но ведь, в принципе, вмешательство возможно — и периодически происходит. Вот мне и хотелось бы знать, при каких условиях — если это не секрет.
Гость озадаченно тряхнул головой, подумал нечто неразборчивое об очень умных, когда дело не касается их самих, подопечных, потом сказал, рубанув рукой:
— Чему судили быть сам Господь или Богоматерь, то и будет. Остальное в руках человечьих.
И что тут от чего зависит, неизвестно. А может быть, зависимость встречная — как у арки, когда вся конструкция держится на том, что каждый камень стремится к земле. Что-то такое — иначе можно было бы не творить чудеса, а просто отменять нежелательное как небывшее… Жалко, что нельзя воспользоваться. Хорошо, что нельзя никому. Очень приятный собеседник.
— Ты, чадо, если хочешь что спросить, так спроси прямо, — себе под нос пробурчал спутник.
— Человек, с которым я хочу поговорить, в своем теле не один. Можно ли как-то сохранить его… собой, хотя бы на время беседы?
— Можно. — Посланник вздохнул.
— Спасибо. — Спрашивать, можно ли приживала выселить совсем, смысла нет. Можно наверняка. Если тот человек захочет…
Безмолвное «да»… или просто кивок?
— Пришли, — вскоре сказал спутник, показывая на темное нагромождение повозок. — Дальше нам хода не будет.
— Спасибо. Дальше и не нужно.
Человек достает из кармана на поясе маленькую деревяшку — и в небо взвивается свист. Над лагерем, над полем боя свистит, щелкает скворец-пересмешник — то иволгой, то малиновкой, то щеглом, то какой-то человеческой хозяйственной надобностью, то опять малиновкой.
— Мы так когда-то с ним девушек высвистывали, — поясняет он, отдышавшись. Непонятно зачем поясняет, гость знает и так.