Посмотрим, посмотрим…
— Посмотри, — сказал командующий, — Аттила еще когда ушел, мы постояли немного, за собой поле оставили — и тоже отошли. Видишь что-нибудь необычное?
Темнеет по-летнему стремительно, но тут гадать не нужно, совсем.
И приглядываться не нужно.
— Зверей нет…
— Нет. И птиц почти нет. Хотя птицы днем налетают все же. Растяпы твоя разведка. На такие вещи нужно обращать внимание.
Остановил коня, вскинул голову, будто высматривая что-то, выбрал направление.
— Едем.
Тянет. Как в прошлый раз, только лучше — четче, сильней, верней. Тянет — и еще бубнит за краем слышимости, обещает что-то наверное. А может быть, просто само с собой разговаривает. Хорошо бы успеть добраться до начала призрачного сражения… кто его знает, как на эти вещи реагируют лошади?
Удивительно знакомое ощущение, отметил Майориан. Такое уже было, он прекрасно помнил, когда и где. Только — ярче, отчетливей. Потому что теперь то, что впереди, голодно. Тогда оно было… сытым. Полное брюхо свежего мяса. Тогда неведомой пакости для полного счастья не хватало только кого-то посильнее. Особенного, деликатесного блюда. Теперь — сойдет кто угодно. Зверь, птица, но лучше человек. Любой. Разведчик-болван, пастух, случайный мародер, решивший поискать, вдруг не всю добычу собрали… а уж гостям оно радо до крайности. Таким гостям — в особенности. Все еще надеется добыть себе предводителя для мертвого воинства?
Когда на плечо Майориану слетела птица, он не удивился и не стал спорить, только досадливо вздохнул: ну почему не на правое, а то и копье, и увесистая такая, толстая сова сразу — неудобно, прямо скажем. Летучая нахалка таращилась в упор желтыми круглыми глазами, угрожающе щелкала клювом, так что просить ее пересесть желания не возникло.
— Ну вот и доказательства прилетели. Здравия тебе.
— Весомые, — добавил Майориан, и на всякий случай зажмурил левый глаз.
Сова возмущенно засвиристела. А зов не исчез и не ослаб от ее присутствия. Сейчас это хорошо, потом… это мы посмотрим, что потом. Вот скорости, как в прошлый раз, не прибавилось, а жаль. Потому что если ехать по-человечески, без чудес, то это нужно делать спокойно и осторожно, выбирая дорогу. А над землей воздух уже слегка дрожит — и вовсе не потому, что почва отдает обратно накопленное за день тепло. Воздух дрожит, а кони с шага не сбиваются… и вообще, кажется, уснули. Но идут.
— Спасибо, — сказал командующий вслух.
Несколько минут спустя Майориан пришел к выводу, что сова уютная, приятная и вообще — достойная боевая подруга. Потому что вокруг творилось невесть что, гнусь и гадость, и точнее определить не получается, слов нет… а ему было почти что хорошо. Все, что происходило — происходило не с ним, а вокруг. А копье… ну, будем надеяться, что оно не понадобится. С кем драться-то? С призраками?
Призраки не поднялись медленно из мертвых тел, не соткались из тумана, просто над землей снова дрогнул воздух, а потом оказалось, что вокруг них идет свалка… в небе солнце, примерно середина дня, Теодерих-старший-ныне-покойный уже пошел в атаку, судя по тому, что творится справа — и вокруг толкутся и рубятся так, что земле и небу тошно.
— Майориан. Оружие при себе. Не трогай никого, что бы ни случилось.
Умная сова. Замечательно умная. С таким грузом на руке и захочешь — не сразу ударишь.
Это, получается, ловушка. Вступил в бой — пропал.
Ловушка. Но в нее мы уже не попали. Мы просто едем, куда и ехали, сквозь сражение — в самом буквальном смысле слова. Сквозь сражение, которое видим мы, но которого не видят лошади. И даже чутье уже не нужно, там, впереди, в гуще схватки, водоворот, которого не было тогда. Битва обтекает пятачок земли, обходит справа и слева…
Тогда, четыре дня назад, Майориан командовал и сам в драку почти не лез, не до того было, к его великому сожалению. Сейчас тоже нельзя было, и он старался не смотреть. Среди воевавших то и дело мелькали знакомые лица. Приходилось напоминать себе, что все уже мертвы. Мертвы, помянуты после сражения, оплаканы друзьями, ушли… Да никуда они дальше этого поля не ушли, ни вверх, ни вниз, чудовищная несправедливость, сюда бы везиготского наследника, пустоголового болвана, чтобы — вот так же смотрел, и не мог ничего поделать, и ехал бы сквозь призрачное месиво…
— Я бы этого дурака…
— Лучше не надо. Лучше ему годик-другой походить по земле. Для верности.
— Он у меня доходится, — пообещал Майориан. И ведь правда доходится, если вздумает предать союз, я же постараюсь, чтобы после того он ходил недолго и недалеко. За нарушение договора… а на самом деле — вот за это.
— А что, ты бы не воспользовался, если бы мог и было нужно?
В день после сражения Майориан пошутил, что ему бы воинство мертвых — и ныть не будут, и жаловаться. Должно быть, кто-то услышал опрометчивую шутку и решил показать, на что это похоже. Спасибо, вразумили.
— Нет.
— Я бы за себя не поручился. А у части германцев, представь себе, рай — это помесь вечной битвы с вечным пиршественным залом. Благая участь.
— Пиршественный зал к утру появится?
— Для птиц? Да.
— Тьфу, — передернулся Майориан. — Ты хоть здесь так не шути.
— Со стороны, совсем со стороны, очень интересно смотреть, как увлеченно мы выглядим. Исключительное, все же, по бессмысленности дело — война, — командующий оглянулся, — Мы почти на месте… Ты уже понял, что эта птица правильно сидит? Ну вот — если она попытается что-нибудь сделать, не мешай ей. Если она тебя остановит — слушайся. Она здесь все знает лучше нас.
— Хорошо… жаль, она говорить не умеет. Царапаться ведь будет.
— Предпочитаешь действовать методом проб и ошибок?
Вот и добрались. Он не был здесь раньше, но точно знал — оно. Тянуло вперед как тогда, над речкой, пять лет назад. Вперед, в омут, вниз головой… Здесь не сражались. Здесь было пусто и снова темно и трава стояла сама собой, сухая и мертвая. Ветер тоже стих, остался в призрачном полудне за спиной. Прямо над головой висела объеденная по краешку луна, огромная, как со дна колодца. Патриций положил руку на холку коня — тепло. Спрыгнул на землю. Все, как положено — и трава захрустела, как обычная сухая трава.
Чего желать везиготскому наследнику, Майориан не знал — выдумка отказала. Закончи он свое колдовство, было бы еще хуже. Не начни — так он, в общем, не единственный, кто на подобное горазд, могли бы найтись и другие умельцы. А теперь — ну, чтоб его совесть грызла до конца жизни, разве что так. И чтоб вот это место снилось, не переставая.
— Что от меня потребуется? — сова крепко вцепилась когтями, пока он спешивался, но не оцарапала. Сообразительная птичка…
— Пока — стоять и не двигаться. Если хочешь, повторяй за мной.
Патриций снял с пояса мешочек… обычный, холщовый, внутри земля, смешанная с солью. Земля обычная, отсюда, только с чистого места, а соль дорогая — издалека. Взял пригоршню.
— Все, кто здесь, — тянет, тянет, вниз и внутрь, выпустить землю, взять нож, ведь кровь запечатает все вернее, правда? — Все, кто не ушел. Называю вас именами, которые вы носили, а если они не подходят вам или не будут тем, что вы хотите или можете услышать, то считайте, что я назвал вас теми именами, которые вы хотите или можете носить… Родовыми именами и личными, прозвищами данными и унаследованными, и всем, что имеет силу, называю вас трижды. — Спасибо Городу, спасибо векам и векам формализма и Нуме Попилию в первую голову, не луковую, а его собственную, есть слова и обряды для всего, буквально. Для самых странных вещей, что только могут случиться, и даже для вещей, которые не могут случиться никак. — Вы свободны от этого места.
Горсть земли летит вверх, отсутствующий ветер поднимает ее, волочет над полем. Вода, обычная, из фляжки, льется на землю, уходит в нее.
— Вы можете идти. — вторая горсть.
«Не поскупись, мореплаватель, на летучий песок…»[19] Даже если просьбы нет, не будет отказа. От века долг живых — хоронить мертвых…