Сзади, в холле, я увидел Рузвельта в его жилете и с зубами, обнаженными в подобии ухмылки, отбивающегося от твари двуручным мечом. Увидев меня, он завопил:
- Кэрлон, ко мне!
Люди в формах с церемониальными короткими мечами старались как могли, но именно Рузвельт отбивал тварь назад. Оно сгрудилось в форму "кармана", и он углубился в него, в то время как остаток этой штуки взгромоздился по бокам, окружая его. Я ударил слева, отрубив ломоть размером с шотландского пони как раз тогда, когда другая сторона сложилась внутрь, почти поймав его. Рузвельт всадил в это меч, а я прокосил ход сквозь это и остановился спиной к нему. Мне показалось, что он пытается прорезать себе дорогу к двери, которая была закрыта на две трети и начинала прогибаться. Мы очистили ее, при этом обнаружив дюжину людей, работающих мечами на внешнем периметре, которые они стащили откуда-то со стен. Мы были по лодыжки в жидкой розовой крови, которая вытекала из каждого пореза, сделанного нами. Я почувствовал запах дыма, оглянулся и увидел пару пожарников в защитных костюмах, поднимающихся по лестнице с большой паяльной лампой.
Тварь отплывала от них, чернела и дрожала. В следующую минуту или две все кончилось. Я посмотрел на Рузвельта сквозь дым и вонь, мимо него вдоль по коридору, забрызганному до потолка и вонявшего, как бойня.
- Прекрасно, - произнес я, обнаруживая, что шатаюсь, будто только что пробежал милю за четыре минуты. - Что это было?
Рузвельт усмехнулся мне, тяжело дыша, на его лице была кровь. Но что самое невероятное, он выглядел как человек, который собирался пошутить.
- Резвились час с четвертью, - произнес он. - Поздравляю вас, капитан. Вы действовали со мной на пару, удар к удару. Немногие способны на такое.
Это было хвастовство, но оно каким-то образом звучало не вызывающе, а очень естественно.
- Вы не ответили на мой вопрос, генерал! - сказал я. Его глаза скользнули мимо меня, устремившись к бесформенной груде, распростершейся по голубому восточному ковру.
- По правде говоря, я и сам не знаю, - ответил он. - Это была наихудшая атака изо всех, до сих пор со мной случавшихся.
Периодичность распада сокращается до девяносто одного часа, и интенсивность возрастает логарифмически. Кажется, это не животное, в нормальном смысле этого слова - просто масса мяса, дико растущая.
- Что за мясо, - пробурчал я. - При виде его моя кожа покрылась мурашками.
- Человеческое мясо, мистер Корлэн, - ответил он.
- Я еще не уверен на счет всего этого, генерал, - кивнул я, - но если это именно то, с чем вы боретесь, то я с вами.
Он улыбнулся мне, протянул руку и схватил мою ладонь хваткой камнедробилки.
- С вами за спиной...
- Рядом с вами, - прервал его я. Он кивнул, продолжая улыбаться.
- Пусть рядом. Может быть, мы еще сможем господствовать.
Следующую пару ночей я немного поспал, а когда не был занят ломкой костей с мастером борьбы без оружия по имени Линд, слушал лекции по полевым операциям и дремал с гипномагнитофоном, пристегнутым к моему черепу, который до отказа набивал меня основными датами истории Распада.
Рядом со мной было еще несколько стажеров. Одной из них была красивая девушка восточного типа из А-линии, где китайцы заселили Америку в девятом веке и встретили римлян, направлявшихся вверх по Миссисипи в тысяча семьсот семьдесят шестом году. Она направлялась в то место, где орда регрессировавших, матриархальных монголов готовилась пронестись по феодальной Европе. Кажется, она подгоняет себя под список особенностей для инкарнации богини Чу-Ки, наподобие небесной Госпожи Драконов. И большой угольно-черный мужчина с пылающим взглядом - возможно, из-за нержавеющего штифта у него в носу - был призван из Зулусской Африканской Империи, чтобы помочь реорганизовать сопротивление "корней травы", культ убийц-самоубийц, чтобы убивать каждого десятого из черных рабов в линии, где греки развили науки дохристианской эпохи и использовали их для захвата известного мира до того, как их постигла стагнация. Я встречал коллегу, который был классическим примером австралийского бушмена, - но по его линии племя возвеличилось на родной земле. У него было трудное время, пока он не научился не морщить свой плоский нос при странных запахах, но он был джентльменом и обращался с нами, как с равными.
В течение недели я пытался несколько раз увидеть Байярда, но Рузвельт всякий раз отказывал мне, говоря, что полковник болен, что у него началась пневмония, как это бывает часто, когда чуточку понервничаешь, что он в кислородной палате и посетители к нему не допускаются.
Наконец наступил день, когда генерал спустился вниз и полчаса наблюдал, как Линд пытается поставить меня на уши; но я был удачливее, и вместо этого перебросил его самого.
- Вы готовы, - сказал Рузвельт. - Мы отправляемся в полночь.
Вокзал Сети был гигантским, ярко освещенным помещением с полированным белым полом, размеченным оранжевыми линиями, с рядами челноков, стоящих между ними. Там находились маленькие одноместные разведчики и большие на двадцать два пассажира транспортники, какие-то голые, функционального вида коробки, несколько причудливых разработок для Очень Важных Персон, некоторые бронированные, некоторые перестроенные под грузовые фургоны или машины срочной психологической помощи. Стоял спокойный высокого тона звук и постоянный шум и грохот от перемещения воздуха при прибытии и отбытии челноков. Я никогда не видел ничего подобного раньше, но все это было знакомо по сеансам гипномагнитофона.
Техники, в белых халатах колдовали над машинами, стоя у маленьких пультов, расположенных вдоль ячеек. В дальнем конце помещения я увидел группу людей в костюмах, похожих на испанских конкистадоров, и другую группу в пуританском черном.
- Защитная окраска, - заметил Рузвельт. - Наши агенты всегда пытаются гармонировать с фоном. В нашем случае маскарад необязателен. Там, куда мы собираемся, насколько я знаю, разумной жизни не осталось.