В конце концов, он стал бессмертным и ушел в горы.
Мы навестили его как-то с отцом, и отец спросил:
«Что есть бессмертие?»
«Тот, кто уходит в инобытие, должен скинуть свое «я», как кокон.
Но простым людям это не по силам -
простые люди как раз это свое простенькое «я» и надеются обессмертить.
Они удерживают внутри то, чье место снаружи.
Глупцы! Кто рукой остановит ветер?»
(...)
«... еретическим измышлением и бесовским помыслом
стал называть себя Дмитрием Ивановичем Московским,
но лгал зело.
А вина его:
ел телятину, что русским людям не в обычай,
ходил, аки смерд, по ружейным мастерским, и работу сам делав, и на с медведями игрища,
после обеда не спал, но слушал музыку,
рук перед едой не мыл,
бороду брил, как латинянин,
стражу имел иноземную,
собирался воевать с Турцией и для того устроил на Москва реке потешную крепость,
где много ратного люда покалечило,
к вере православной был не горяч,
баню не любил...»
(Слово о Гришке Яковлеве Отрепьеве, беглом монахе, год 1606)
В тот год внешне спокойная, никем и ничем не тревожимая внешне, Россия испытывала необыкновенное, гнетущее души граждан напряжение, какое бывает в ужасающе замершем воздухе перед очистительной грозой.
Споры, до этого раздиравшие общество, вдруг прекратились, и сторонники «жизненно необходимых» реформ, до хрипоты доказывающие, поймав вас в лифте, что путь спасительный - путь развития государством всяческих заводиков и производств, и всерьез зовущих к новому и окончательному «железному занавесу» от Запада ради автаркии, их противники, справедливо припоминающие печальный пример Союза, где чрезмерное засовывание государством своих «лап комитетских» во все дыры тормозило не только выпуск обыкновенных носков, где нужен хоть какой-то элементарный станок, но даже пение человеком песен, где кроме голоса и культуры, которая, в этом случае, есть общение с соседями, ничего более не требуется, острословы, иронично предрекающие тотальное разворовывание, выделенных на какой-нибудь велосипедный заводик, госкредитов «менеджментом сиволапым», который есть «Воровское сословие - и все», замордованные, робкие до жалости, полуграмотные в вопросах «внешних вызовов» личности, почти что шепотом молящие о большей свободе частного бизнеса, и что «лучше бы нейтралитет, как Швейцария!», алчные до денег пенсионеры, люто ненавидящие все, что колеблет цены на соль, спички и муку и разжигает мировые войны, в которых, каким-то злым чудом, Россия всегда страдает больше прочих, кривоногие домохозяйки с дикими глазами и говором, какой в жизни уже и не встречается, но которого на телевидении - полным-полно, грозящиеся убить любого, кто «за тех, кто у нас все отнять хочет и детей ест!» - все разом смолкли, и со злобой обманутых на базаре и горьким недоумением ждали: что будет?
Кто будет очередным президентом страны?
Ни европейцам, ни индусам, ни китайцам, ни арабам не понять, что такое Русская власть и что такое Русский выбор.
Выбор в России - это присяга на верность Отечеству, Власть в России - это Отец Отечества.
Русскому человеку непонятно и смешно, как на место Отца могут выдвигаться или «самозваться» кандидаты от разных движений и партий. Испокон веку выбирали так:
лучшие люди смирялись, простой народ принимал. Или нет.
Власть народа осуществляется через доверие Президенту - вот это-то, не учитываемое никакими писаными конституциями доверие, иным странам и непонятно.
Народ, как Бог, следит за каждым шагом Президента, молча оценивая, есть ли этот шаг - шаг Отца. Народ прощает и терпит, пока правило соблюдено.
... ... ...
- А теперь объясни мне, ради Бога, Петруша, только без пафосных криков рекламных и истерического заламывания рук, просто объясни, как будто я самый что ни на есть дурень, скажем, твой бухгалтер, для чего мы полезли в ...ию? - спрашивал высокий, тщательно выбритый, полный мужчина в отличном сером костюме, в светлой рубашке и без галстука, сидящий в легком, плетенном из коричневых, «старинных» ивовых прутьев, кресле возле круглого стеклянного столика, уставленного закусками - дело происходило на террасе из желтоватого мрамора, выходящей на зеленый, с цветущими хризантемами внутренний дворик фешенебельного двухэтажного отеля.
Отель по архитектуре напоминал школу Ллойд-Райта - большие, в пол окна с темными рамами, белые, «скупые» стены и чашечка-бассейн на крыше.
Спрашивающий был Сергей Владимирович Купчин - второй «папа» Даши, тот, кого спрашивали, Петр Яковлевич Ланевич - «папа номер три», был, напротив, сухощав, имел модную недельную «небритость», впрочем, одет тоже был «ком иль фо», и даже при галстуке.