«И девочку представил недалекой. И зачем-то придумал какие-то фантастические игры ее и этого юноши - Николая. Могут подумать, что Дашенька из развлечения «жила» совершенно дикой жизнью этой незнакомой женщины, и не просто жила, а сама и управляла этой жизнью. Сочиняла жуткие приключения для забавы. Вздор. Какое больное воображение - считать, что молодежь способна получать удовольствие, мучая и холодно издеваясь над людьми! И получать удовольствие еще и от того, что издевательства происходят, по сути, над тобой! Юношу не знаю, а Даша - нет».
... ... ...
Видимо, никуда мне не сбежать от этой писанины. Только вздумалось побродить по туманным и сырым, чавкающим грязью, аллеям зябнущего парка, подышать полной грудью отрезвляющего запаха неизбежной, как коммунальный платеж, и пугающе нарядной смерти последних дней лета - лета, которого уже никогда не будет ни у кого из нас, ведь стоит нам просто сказать «раз», как вдруг оказываемся за тысячи километров, в другой точке пространства, все летим куда-то... Насколько легче было бы нам жить, решив для себя, что никуда мы не летим, а это как раз пространство вокруг нас меняется с дикой скоростью, как кадры кинофильма, насколько человечней и логичней стал бы окружающий нас Космос! Только вздумалось посидеть на незаплёванной лавочке, свободной от зловонно-наглых следов цивилизации, как эта баба...
«Что за «баба»? Ты бы еще «теткой» назвал! Это хамство, и ты хам. Я даже не «женщина», в смысле не то, что не женщина, а еще вполне девушка. В районе тридцати».
Вера Павловна! Ты не ушла разве? Я «баба» сказал не в том смысле, а ласкательном. «Баба» с ударением на последний слог, уменьшительное от «бабочка». Я ведь люблю тебя, Вера. И ум твой, и нежный наклон головы, и роскошные волосы, и особенную, аристократически-породистую манеру ходить или присаживаться в кресло. Особенно нравятся мне в тебе - эти итальянские туфли на каблуках.
«Знаешь что, ты сейчас получишь!»
Вера! Перестань! Убери кулачки свои, а то люди подумают, не дай Бог, что у нас «отношения». Скажут: «Видишь, как учит своего, видать «ходок». Приревновала».
Глупый дурак». Ладно. Кто будет продолжать - ты или я?«Имей в виду, я все проверю. Вертушкова своего хоть де Садом выставляй, а наша Дарья Игоревна Захарьина-Орлович - светла и чиста. И девственна! И не хмыкай».
Тогда слушай.
... ... ...
Дидактическая повесть о бороде Ивана Петровича, с надлежащей моралью. Рекомендовано.
Иван Петрович был бородат. Сидя августовским, каким-то театральным вечером на берегу озера на раскладном полотняном стульчике (все было чудно и зыбко, как декорация), он крепко задумался, даже размечтался, и время дрогнуло и пошло, не дожидаясь окончания грез. Время шло, и борода Ивана Петровича, подчиняясь высшему закону гармонизации с пространством, стала расти. Она доросла до колен, сползла на теплый песок, потихоньку перебралась на другой берег озера, взобралась на растворяющиеся в небе горы и покрыла собой весь доступный Мир.
И Мир принял ее, и изменился.
Человеческая цивилизация приспособилась к бороде Ивана Петровича, да что там «приспособилась»! Сама цивилизация теперь существовать не могла без бороды! Владение прядью, даже волоском бороды давало неисчислимые преимущества - тут вам и лучшие женщины, машины, здания и лучшие климатические условия, банковские ставки тоже. Естественно, за обладание хоть мизерной частью бороды шла жестокая борьба, часто перерастающая в международные конфликты. Когда-нибудь, когда догадаются выделить грант, я намерен написать многотомную «Историю бородатых войн». Подвигам героев - числа не было! Верные Жены и Строгие Матери благословляли гордых мужчин на смерть ради бороды. Барды пели песни, прославляющие воинственных владетелей разных прядей бороды, писались оперы о бороде, создавались архитектурные «бородатые» стили и «бородатая» литература. Снималось кино, рождалась философия - все было бородато и пышно. Борода казалась смыслом существования этноса. Дело чуть не дошло до коллективного самоуничтожения - если борода не вся принадлежит мне, зачем тогда и жить?
Но разум возобладал над инстинктом хищников - ряд международных ассамблей покончил со всеми спорами, и хотя крови между прядями было пролито много, и жажда мести была сильна в сердцах, воцарился покой и мир. Теперь никто не посягал на соседскую часть бороды, довольствуясь своей, хотя бы седой волосинкой.