Сам Денисов в единую и неделимую вступил довольно странным образом. На какой-то тягомотной презентации, когда Савлов представлял свое новое приобретение, какую-то туристическую фирму с идиотским названием «Багамский элизиум» и абсолютно тогда непьющий Денисов томился со стаканом ананасового сока, патрон, проходя мимо, бросил ему небрежно: «Завтра напишешь заявление о приеме в партию». И, не глядя на закоченевшего Петра Степановича, объяснил: «Меня каждый день терзают: почему твой помощник до сих пор не у нас. Надоело». А приглядевшись к безжизненному лицу Денисова, вдруг весело добавил: «Не грейся! Как записались — так и выпишемся!» И тут же жестко, со значением, как гвоздь вбил: «Так надо».
Савлов был не только олигарх, но и крупный партийный деятель. Правда, в основном его деятельность сводилась к финансированию партии. И куда там Савве Тимофеевичу Морозову с его тысчонками на нужды большевиков! Миллионы! Миллионы в твердой американской валюте передавались олигархом из рук в руки для проведения партийных мероприятий. Понятно, регионального масштаба. Прочие местные конференции, совещания, заседания, акции должны были обеспечивать депутаты городской думы, входившие во фракцию единой и неделимой. И значимость депутатов оценивалась сообразно их денежному вкладу в партийное дело. Члены исполкома районного отделения были из неуничтожаемой когорты партийной прислуги — все они раньше служили высоким идеям коммунизма, потом разом перешли в новую госпартию, почуяв в ней источник вечного наслаждения, и стали продолжать с успехом свой маленький бизнес. Денисова в местном политсовете не любили. Заместитель секретаря, перезревшая дама с вечно вытаращенными глазами и плаксивым голосом, всю жизнь проработавшая освобожденным профоргом на Тяжмаше, несколько раз подкатывала с предложениями профинансировать партийные дела, но, получив твердое «нет», просто возненавидела Петра Степановича, потому что видела в этом ущерб собственному благополучию. Но Денисов не собирался давать ей ни копейки, так как предполагал, что мадам просто хочет купить себе новый кухонный гарнитур. Ему рассказывали, что деньги, собранные на похороны старого секретаря исполкома (тому разбили голову монтировкой кинутые им партнеры по торговому бизнесу), пошли на новую итальянскую мебель в гостиную пучеглазой жабы.
Опять мысли Петра Степановича вернулись к деньгам. И он вдруг со всей ясностью понял, что дело его швах и что победить на этих выборах ему может помочь только чудо. Да, именно так. Не деньги. Какой-нибудь волшебный случай. Он закручинился.
— Ладно, Василич, поехали. — Денисов решительно стал пристегиваться ремнем безопасности.
— Куда? — Василич был деловит, собран.
— В округ. Сначала газеты развезем. Потом встречи.
Машина двинулась, переваливаясь на колдобинах и тихонько похрустывая шинами на ажурных корочках льда.
Теплая дрема охватила Денисова. Он закрыл глаза. Попытался сосредоточиться на какой-нибудь думе, но мысли были вялые. Он попытался вспомнить сегодняшний сон.
Петр Степанович никогда не засыпал без книги или телевизора. Даже если сильно уставал. Он, конечно, пытался заснуть в полной тишине и темноте, но в голове или роились события дня, которые Денисов ожесточенно просматривал, как закольцованную длинную хронику, или он с параноидальной настойчивостью думал о событии предстоящем и, уже совершенно обессилев, вставал, брал какую-нибудь книгу или включал телевизор, или ставил кассету с фильмом виденным-перевиденным. И тихонько под это дело засыпал.
Однажды он обнаружил за собой удивительную особенность: странные, диковинные сны стали приходить к нему — и не просто сны, а, как правило, продолжение книжных или киношных историй, которые поразили его воображение и взяли властно в плен. И если Денисов увлеченно читал, к примеру, «Бейкер-стрит и окрестности» Светозара Чернова или истории Э. Дж. Вагнера, то, заснув, непременно попадал в какой-то низкорослый закопченный город, плохо освещенный газовыми фонарями, и, вдыхая грязно-желтый воздух, он понимал, что город этот называется Лондоном, хотя, как подозревал проснувшийся Петр Степанович, на реальный Лондон он мало походил. И недавно Денисов это уяснил совершенно отчетливо. Три месяца как он вернулся из Соединенного Королевства, где друзья из Русской службы Би-би-си — великолепный, смешливый, похожий на разудалого беса Зинзинов и тончайший лиричный Хорезмов — открыли ему этот волшебный город, самые его потаенные уголки, и, что характерно, никакого тумана в подлинном Лондоне Петр Степанович так и не увидел. Красные телефонные будки и почтовые ящики видел, двухэтажные красные автобусы (даже последние Рутмастеры на пятнадцатой линии) видел, а тумана — ни разу. И даже плотного табачного дыма не нашел он в старинных пабах, где иногда посиживал за пинтой эля. Чисты и прозрачны были скверы и парки, по которым гулял под осенним дождиком Петр Степанович, воздев над головой зонтик бёрберри. Но ведь викторианский Лондон, наверно, и был таким, каким он мне снился, размышлял Денисов. Сейчас город стал другим. Все меняется.