Им бы политтехнологами работать, усмехнулся Денисов. И зарабатывали бы гораздо больше. Те тоже были горазды на подобную мутотень. Или политологи, которые перед выборами вдруг появлялись на телеэкране и с академическим видом начинали ворожить или составлять центурии на манер нострадамовских. Особенно веселили Симонов и Рукенглас. Политолог Симонов был, понятно, мужского пола, а политолог Рукенглас совсем наоборот — женского. Хотя они мало чем отличались друг от друга по важной манере речи и, самое главное, по ахинее, которую они несли с экрана. Что-то типа: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь…» А потом радостно объявляли: «Вам отрежут голову!» Предсказания их никогда не сбывались, но почему-то они всегда были при деле: то всплывали научными сотрудниками какого-нибудь института или — бери выше — академии, которые сегодня можно учредить так же запросто, как индивидуально-частное предприятие по вязке шерстяных носков, то обнаруживались штатными консультантами при полномочном представителе президента России, то еще где-нибудь, где можно было говорить все что угодно и, главное, ни за что не отвечать. Никто и никогда их прогнозы не проверял. А умный победительный вид стоил многого. Денисов сплюнул тягучую желтую слюну.
На остановке появились две девицы, вполне симпатичные, но которые при ближайшем рассмотрении оказались настоящими биксами. Были они миловидными, с чистой кожей, которая была немножко испорчена косметикой, и очень похожими на хорошеньких пластиковых куколок. Похоже, чувствовали они себя замечательным товаром, который всем свои видом говорил: «Купи меня!» Говорили они старательно артикулируя и несколько растягивая слова на блатной манер — это была не шикарная вульгарность и глупость светских львиц. Они представляли собой какой-то странный образ, который вылепил умелый медийный дизайнер, превращая обычную гопоту в гопоту гламурную. И вот если бы они были вооружены бутылками с пивом — то и не вызвали бы у Петра Степановича недоумения, но в руках у них были кипы бумаг, ведерко с клеем и облезлая кисть. Девицы живо шлепнули кусок клея на стенд и махом приклеили гнусного розового цвета квадрат, на котором черными буквами было начертано: ТИМОФЕЙ ЦЫБУЛЯ. Сначала Денисов и не сообразил, кто таков этот Цыбуля, только подивился редкой фамилии, мельком подумалось, что вот еще один ловкач, заманивающий доверчивые души в мистические гламурные сети, но вдруг сообразил: конкурент! И тут же получил подтверждение, прочитав напечатанное более мелким шрифтом императивное сообщение, что сей Цыбуля является собственно депутатом 36-го избирательного округа в славном районе Тяжмаша. Чертов Чиполлино!
Мощный дед, опираясь на клюку, стоял на остановке и брезгливо смотрел на девиц. Всем свои видом он выказывал отвращение к ним, и видно было, что его раздражали их молодость, веселость, бесшабашность, глупость и глянцевая их красота.
— Чегой-то вы тут развешиваете? Лепят и лепят всяко дерьмо!
— Это наш бизнес, дед! — весело и рассудительно сообщили девицы.
— Бизнес, мля! Счас у вас все бизнес. Счас и проституция — бизнес! — заворчал дед и отвернулся.
— Реально, мухомор, — засмеялись про меж себя куколки.
Девицы Денисову тоже не шибко понравились, особенно их приблатненность в сочетании с красивенькими целлулоидными мордочками, но он раз и навсегда запретил себе ворчать по поводу моды и поведения молодых. Он хорошо помнил, как сам ходил в расклешенных брюках, с патлами до плеч, вызывая негодование стариков и пламенных комсомольцев, а чтобы позлить обывателя — мог напялить на себя футболку с отпечатанным на ней по трафарету Миком Джаггером, надеть деревянные бусы, а на танцплощадке танцевать, ломаясь, как игрушка на пружинках. И чрезвычайно гордился собой, будучи заметенным оперативно-комсомольским отрядом, и в штабе этого самого отряда насильно пострижен и даже бит лично комиссаром и депутатом местного совета Банниковым. Он чувствовал, что его ненавидели — и от этого вдохновлялся еще сильнее. Ругателей же он высокомерно презирал — не было ненависти места в его молодой жизнерадостной душе.
Потом как-то остепенился. Перестал слушать рок-н-ролл, стал ходить в филармонию, в одежде был консервативен — твидовый пиджак и вельветовые брюки. Но себя тогдашнего помнил и поэтому и к нынешнему племени младому, совершенно ему не знакомому, относился он не то чтобы равнодушно, но молча и снисходительно.