— Что-то укачало. Душно там.
Он махнул рукой назад.
Я промолчал и отвел глаза.
— Это сейчас пройдет, — бормотал он. — Сейчас пройдет.
Повздыхав, помучившись, он неожиданно бодро объявил:
— Минутная слабость!
Волей-неволей приходилось втягиваться в разговор.
— Далеко? — коротко поинтересовался я.
— В Пантикапей. — Он ржанул, показав желтые зубы. — Как уж далеко! Три часа — и там. Да-а.
— Не студент? — Он повернулся ко мне.
Чего пристал, вяло подумал я, но, посмотрев ему в глаза, обнаружил, что муть в них истаяла, что они — живые, насмешливые, и внезапно почувствовал к этому человеку расположение. Бывает так: почувствуешь человека — и точка.
— Нет, — сказал я. — Не студент.
Я вспомнил свои уральские университеты и вздохнул.
— Послушайте! — Он тронул меня за рукав. — Не уходите никуда. Я — сейчас.
Он исчез и через минуту появился с плоской бутылочкой коньяка и двумя картонными стаканчиками.
— Нет-нет, я не буду, — неуверенно сказал я.
— Ерунда! — сказал он. — Дернем! Очень даже будет не лишним.
Он начал скручивать бутылочке голову. Пальцы у него были тяжелые, потрескавшиеся от грубой работы.
— Ну? — заулыбался он. — Дернем?
Мы дернули… И глаза у меня полезли на лоб.
— Спирт! — улыбнулся мой нечаянный собутыльник. — Зверобой!
— Что? — сипел я. — Что это?
— Я его на зверобое настаиваю, — объяснил он. После выпивки его лицо разгорелось, стало подвижным, нервным.
— Итак, — сказал он, — не студент. Путешественник.
— Нормально, — сказал я. — Просто в отпуске.
— Так, — сказал он. — Еще?
— Нет-нет! — сказал я.
— «Черный капитан»! — сказал он и достал из кармана штормовки еще одну плоскую бутылочку. И темна она была, как вода в облацех.
— Дернем?
Мы дернули. И черная молния пронзила меня до самых пяток.
— Спирт! — хохотал он. — На растворимом кофе. На бразильском!
— Гу! Ду! — что-то по-китайски бубнил я, и душа моя то отлетала, то возвращалась в слабое тело.
— Ну а если не секрет… кем? — донеслось до меня.
— К-кочегаром, — тупо сказал я.
— А я — землекоп! — радостно объявил он.
Это понятно, подумал я.
Он усмехнулся.
— И водолаз.
И водоглаз, подумал я. И ужасно развеселился.
— И кочегары мы, и плотники, — вдруг горько сказал он.
— Отчего ж это плохо? — с веселой дерзостью спросил я.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Я вот в школе работал. Историком…
Понятно, подумал я. Жизнь-злодейка. Ну-ну.
— Есть дороги, которые мы выбираем…
— И есть дороги, которые выбирают нас! — как можно вежливее сказал я.
— Вот вы верите в случай? — неожиданно тихо спросил он.
— В случай? — удивился я. — В кирпич, что ли, с крыши на голову? Нет. Я в судьбу верю. Ну, если уж судьбой начертано: кирпич на голову… тогда «ой!»
— Это все домашняя философия. Где-то верно, хотя и наивно. Если хотите — вульгарно, грубо, не тонко.
Ого, подумал я. Ну-ну.
Он снова плеснул в стаканчики. Он выпил, я не стал.
— Я историком работал в деревенской школе. Несколько лет. Закончил университет и по распределению, как говорится, поехал на кулукуй. Дали дом. Да-а, большой дом дали. С мебелью! Что ж — прижился. Охота, школа, деревенские гуманоиды, дурацкие сборища в учительской по праздникам — под бутылочку, знаете, под раздолбанный патефончик. Ну, училки молоденькие, понятно. Нет, так пристойно друг к другу на чай ходили. Дичь, глушь, природа! И деньги девать некуда. Я в Болгарию съездил, в Польшу. Развра-ат! И как-то предложили мне круиз по Средиземному морю. И поехал. А что? Ну там Турция, Алжир, Египет — это все ерунда. А вот в Греции… У нас в группе один мужик был — умница, говорун, — пойдем, говорит, я тебе все покажу. Я уже в кабачок какой-то намылился, а он мне — гляди: «метро» написано. И только руками всплеснул — поразительно! Такими ж буквами Гомера записывали! И потащил меня по всем этим руинам. И говорит, говорит и все восхищается. И как оглушило меня. Как тем кирпичом вашим — по темени. Я вот в Египте на пирамиды смотрел — и ничего. Вот все: грандиозно! Грандиозно! Ну да, наворочено порядочно. Да-а. А тут, знаете, как ветром древним дунуло… Мы вот как античку учили? По Тронскому, по хрестоматии. Сдали — и забыли. Школярство. А тут… И оливы те же самые! Ах, золотое время, золотые глаза. Словом, заболел. Вернулся, рассчитался — и в Крым, в археологическую экспедицию. Вот так. А ведь жил в деревне — чувствовал: шерстью обрастаю. А что? Женился бы, детей наплодил… Рассказывал бы школьникам про феодалов. А деревенские балбесы прозвали бы меня как-нибудь. Обязательно. Дундуком, например. Или Дундуреем. Или еще как.