Адельгейм, пробыв несколько дней в Петербурге, снова выехал, не говоря куда. По нескольким неосторожным словам г-жи Кнаус её друзья знали, что Адельгейм постоянно командируется самим герцогом в разные пункты России, иногда очень далеко, по самым разнообразным, иногда очень важным делам.
Зиммер, оставшись один в квартире своего нового покровителя, конечно, продолжал и один бывать у Кнаусов. Юная Доротея была с ним не только особенно и исключительно любезна, но положительно неравнодушна к нему. Все знакомые уже заметили её благорасположение к вновь явившемуся молодому человеку, и никто не мог удивляться этому, так как нельзя было положительно ничего найти против него. Он был умён, вежлив, скромен и равно любезен со всеми.
Но, однако, всем, даже г-же Кнаус и даже отчасти самой Доротее, казалось в этом Зиммере что-то особенное, что выразить было бы трудно. Какая-то постоянная забота, пожалуй, даже тревога, изредка нападавшая сильная задумчивость и отсюда какая-то загадочность. Как будто молодой человек был под гнетом чего-то и старался скрыть это.
Однажды, когда Доротея заметила ему откровенно, что в нём есть какая-то странность, Зиммер смутился и заявил, что у него есть крайне важное дело в Архангельске, от которого зависит его благосостояние. Он может сделаться богатым или стать совершенно нищим.
Тора передала это матери и брату, а затем и все знакомые узнали это, и загадочная личность была разгадана тотчас и просто.
За всё это время Тора очень часто уговаривала Зиммера не ездить в Архангельск, оставаться в Петербурге, но, узнав, что там решится дело первостатейной важности, она спросила, нет ли возможности устроить это дело, послав кого-либо другого вместо себя. Зиммер объяснился с девушкой откровенно, и выяснилось, что если бы у него была протекция в Петербурге или если бы он сам был на службе, то, конечно, дело уладилось бы.
— Так очень просто! — воскликнула Тора. — Вам надо тотчас же поступить на службу! Я могу вам это устроить самым простым образом. Мне стоит только сказать несколько слов моему крестному отцу.
Зиммер ничего не отвечал и казался в нерешительности, принять ли предложение молодой девушки.
Через два дня после этого разговора Тора объявила Зиммеру, чтобы он был непременно у них на другой день ровно в четыре часа, и взяла с него честное слово, что он будет. По лицу и голосу молодой девушки можно было догадаться, что это не простое приглашение на чашку кофе, а нечто важное.
В назначенный час он явился. Тора, весёлая, заявила ему, что через несколько минут решится его судьба, ибо она сделала всё от себя зависящее, но успех, конечно, зависит от него самого — Зиммера. Он должен понравиться тому господину, который сейчас приедет к ним в гости.
— Если вы ему понравитесь, то всё устроится. Я надеюсь, что вы догадываетесь, кому мы вас сейчас представим?
Зиммер, конечно, догадался, но всё-таки отвечал, что не знает.
— Сейчас будет здесь крестный отец, господин Шварц. Вы, вероятно, знаете, какое это важное лицо в Петербурге? Он одно из близких лиц к самому герцогу.
Действительно, через четверть часа подъехала к домику большая карета, запряжённая красивыми лошадьми, с ливрейными лакеями на запятках.
Войдя в дом, а затем в гостиную, господин Шварц запросто расцеловал Доротею и Карла, а затем, поцеловав ручку вышедшей в гостиную г-жи Кнаус, заговорил с ними, как всегда, по-немецки.
— Зачем ты меня заставила непременно сегодня приехать? — обратился он к крестнице.
— У нас к вам просьба! — весело заявила Тора. — Мы вам сейчас представим молодого человека и будем за него просить…
— Ну, так!.. Вечно одно и то же! Если бы я брал к себе всех, кого ты мне рекомендовала и навязывала, то теперь у меня бы набрался целый полк. И в числе прочих было бы по крайней мере дюжины две никуда не годных, ленивых или непутных молодых людей.
— Нет, этот не таков и вам может понравиться! — сказала г-жа Кнаус. — Только у него есть один недостаток. Не важный, но именно такой, какой вы не любите, — то, что вы людям не прощаете.
— Что такое? — спросил Шварц.
— Он немец, с детства проживший в России, отлично говорящий по-русски.
— И забыл свой родной язык! — выговорил Шварц и сухо, презрительно засмеялся.
— Да, правда!
— Да, сотый раз скажу вам, Frau[12] Амалия, худшей рекомендации для немца быть не может. Вы знаете, как я вас люблю, и давно, и как люблю вот их обоих, — показал он на молодую девушку и её брата, — а между тем и вам никогда не прощу этого. У Торы и у Карла невозможный, срамной немецкий акцент, и я уверен, что они по-русски думают.