Госпожа Кнаус не поняла, дочь её тоже, и собирались уже спросить, что хочет сказать г-н Шварц, но Карл предупредил их:
— Это правда, вы правы! Мама думает по-немецки, а я и сестра положительно по-русски.
— Ну вот, это срам, это позор! Если бы все немцы поступали так, живя в других странах, то это было бы равносильно предательству своего отечества. Немцы за границами своего государства, находясь среди иноплеменной нации, должны стараться других обучить своему языку, а не учиться умышленно их языку. Возьмите меня в пример. Я в России с того самого дня, когда государыня вступила на престол, вот уж, стало быть, десять лет приблизительно, а я едва знаю пятьсот русских слов и стараюсь неправильно ими пользоваться. Я говорю по-русски только с теми, кто мне нужен, полезен, а по-немецки ни слова не понимает. А вы хотите мне теперь рекомендовать молодого человека, который, так же как и вы, природный немец и позабыл свой язык.
— Он не позабыл его! — вступилась Тора. — Он очень хорошо говорит, но только с особенным выговором, который… который…
И Тора несколько сконфузилась и запнулась.
— Что же? — спросил Шварц.
— Его выговор таков, что он даже хуже моего…
Шварц усмехнулся, потом покачал головой:
— Ну, милая Тора, выговор немецкий у немца, который хуже твоего выговора, — это, должно быть, что-нибудь ужасное.
— Зато он умный, честный, дельный, трудолюбивый! — воскликнула Тора.
— Вот как! На основании чего же ты одарила его всеми этими качествами? Давно ли вы его знаете?
— Две недели! Даже больше…
Шварц рассмеялся:
— Что же вы хотите? Что я должен для него сделать?
— Он бы желал быть на службе, и именно у вас, чтобы посвятить себя, все свои силы делу, которому вы отдали всего себя.
Шварц присмотрелся к лицу девушки и выговорил:
— Вот уж как стала ты изъясняться! Впрочем, ты это повторяешь мои слова, которые я часто говорю при тебе. Ну, хорошо! Пришли мне своего любимца, я погляжу на него, но скажи мне прежде всю правду. Если солжёшь, то всё равно твоя мать не солжёт и скажет правду. Неужели это опять избранник твоего сердца?
Тора слегка покраснела, хотела что-то ответить, произнесла несколько слов без связи и смолкла.
— Вы отчасти правы, — заговорила г-жа Кнаус, — он ей действительно нравится, но до того, что вы думаете, ещё далеко. Впрочем, увидим — и я, и вы. Почём знать, может быть, он в самом деле окажется таким, каким нам кажется, — вполне порядочным человеком.
— Никогда!.. — вскрикнул Шварц. — Повторяю: молодой малый, умный, как вы говорите, отказавшийся от своего языка, сделавшийся почти русским, не может быть порядочным человеком!..
Шварц излагал это настолько резко и стал настолько хмур, что г-жа Кнаус и её дети как бы вдруг присмирели и притихли. Они знали, что Шварц упрям, а в упрямстве своём как бы прихотлив. Он часто легко соглашался исполнить какую-нибудь довольно мудрёную просьбу с их стороны, и часто самое простое дело, которое зависело от одного его слова, он отказывался исполнить наотрез. И никогда нельзя было догадаться, что им руководит, если не простая прихоть вдруг заартачившегося человека.
Тора, собиравшаяся уже сказать Шварцу, что молодой человек у них в доме, в соседней комнате, и что она может представить его тотчас же, теперь не решалась. Она переглядывалась с матерью, как бы предлагая ей взять это объяснение на себя.
Госпожа Кнаус тоже не решалась. Она не боялась Шварца, но не любила его сердить. Среди наступившего молчания Карл звонко рассмеялся и выговорил, обращаясь к Шварцу:
— Смотрите! Поглядите! И мутерхен[13], и Тора испугались вас! Их хитрая затея не удалась! А знаете ли, что они затеяли?
Весёлое лицо и смех Карла как бы подействовали на Шварца. Лицо его прояснилось:
— Что именно? Какой заговор?
— Да ведь этот обруселый немец, такой же, как и я, здесь, в доме! Мы хотели его вам сегодня же здесь представить.
Наступило молчание, после которого Шварц выговорил несколько холодно:
— Позовите его! Я только взгляну на него.
Тора, смущаясь или, вернее, волнуясь за судьбу молодого человека, которая должна сейчас решиться, поднялась и вышла в другую комнату. Через несколько мгновений она вернулась снова, а за ней в дверях показался Зиммер и, не двигаясь далее, стал около порога. Он был страшно смущён и стоял как потерянный, как если бы предстал пред судом и ожидал решения не только своей участи, а приговора, жестокого и беспощадного.