— Что ты тут поделаешь?! — проворчал Зиммер, сходя с крыльца.
XIV
В глуши Калужского наместничества, вёрстах в пятидесяти от маленького городишка Жиздры, живописно расположилась небольшая усадьба, где по всему видно было, что живёт помещичья семья средней руки, но с достатком.
В доме и во флигеле, вообще во дворе, было уже с месяц мертво-тихо, так как всё живое притихло. Все обитатели имели вид пришибленных людей, не то хворых, не то поражённых обстоятельствами.
Действительно, здесь случилось нечто ужасное, роковое, страшное… Очень недавно явились власти из Калуги, явились солдаты. Дворянин-помещик вместе с своим сыном были взяты и увезены в Петербург без объяснения причин.
Теперь в усадьбе оставалась молодая девушка Софья Львова с тёткой — пожилой вдовой Брянцевой, и её двумя детьми, двенадцати и четырнадцати лет.
Разумеется, девушка плакала от зари до зари по отцу и брату, которых могла считать наполовину похороненными. Брянцева точно так же плакала и отчаивалась, но, кроме того, тревожилась ещё и по другой причине, о которой умышленно умалчивала, не желая окончательно поразить племянницу.
Женщина умная, жившая долго в Москве, понимала, какие времена наступили на Руси, понимала, что брат и племянник взяты по доносу вследствие ябеды, и знала, что надо ожидать результатов, обыкновенных в этих случаях. И старика, и его сына, очевидно, засудят, сошлют неведомо в какие пределы, на границы Сибири, имение всё опишут, а девушку и её с детьми просто выгонят на улицу.
Дворовые люди, даже крестьяне, тоже ходили тоскливые, жалея доброго барина и доброго барчука, которого, несмотря на его двадцать пять лет, продолжали звать так. Люди предвидели и предусматривали то же, что чудилось и г-же Брянцевой.
В их уезде уже случилось… Молодой барин был увезён точно так же с солдатами в Москву или в Петербург неведомо за что и пропал без вести, а вотчина его родовая принадлежала теперь по закону какому-то рыжему немецкому барину, ни слова не говорившему по-русски.
И со дня, вернее, с часа отъезда Львовых с солдатами здесь в доме и в усадьбе водворились грустная тишина и тоскливое уныние. Молодая барышня ходила с опухшим лицом, заплаканными глазами, почти не притрагивалась к кушанью, почти не спала по ночам и изводилась.
И так прошло около месяца.
Однажды в сумерки в усадьбе появился крестьянин и велел доложить о себе барышне, что у него есть до неё дельце. Идёт он из Москвы в Иерусалим на поклонение Гробу Господню и хочет по дороге переговорить с барышней.
Люди догадались, что мужик просто хочет просить помощи, и, конечно, тотчас же доложили Софье Павловне. Печальная Соня даже обрадовалась известию. В том положении, в котором она была, всякому захотелось бы что-либо сделать богоугодное, а тут вдруг является паломник в Иерусалим. Помочь ему — даже себе польза: Господь за это наградит.
Когда мужика, рослого, бородатого, молодцеватого на вид, лет сорока, впустили в дом, он заявил при всех, что не может говорить при них, что хочет говорить с глазу на глаз с барышней. Все подивились, но и согласились на его просьбу. Славное у него было лицо. Да и что же он может сделать барышне? Не убьёт же её? О таком деле не слыхано.
Когда Соня позвала за собой крестьянина в свою комнату и притворила по его просьбе дверь, то спросила:
— Ну что же тебе? Денег небось? Много дать не могу, а всё-таки рубля два дам.
Крестьянин, усмехаясь, потряс головой:
— Прости, барышня! Всё это — выдумки, всё это — враки! Никогда я ко Гробу Господню не собирался, хотя, знамо дело, кабы пришлось, то и пошёл бы. А вот дело какое.
И, расстегнув свой зипун, слазав за пазуху, он вытащил оттуда замасленную бумагу, развернул её и из неё вынул сложенный лист бумаги, исписанный.
— Вот зачем я, барышня, пришёл: передать тебе эту писулю и уйти тотчас обратно. Только попрошу меня накормить.
Софья протянула руку, взяла сложенный листок и изумлённо глядела в лицо мужика, ничего не понимая.
— А вот разверни, родная моя, и узнаешь.
Соня взяла лист, развернула и стала глядеть. Было страницы три, исписанных нетвёрдым почерком, но довольно ясно. Подержав лист в руках, она сказала:
— От кого же это? Кто это?
— Того я не знаю! Догадка есть у меня, да что же про это сказывать? Разбери писулю — и сама узнаешь.
— Ну хорошо! Спасибо! Больше ничего?
— Как есть, барышня, ничего! Только прикажи меня накормить.
Соня спрятала полученное послание, не заглянув в него снова по той простой причине, что была неграмотна. Отпустив крестьянина в людскую и приказав его накормить, она, разумеется, тотчас же побежала к тётке с письмом.