Прошло около двух недель, и Львов был наконец вызван. В сопровождении солдата его провели по большому двору и по длинному коридору и ввели в большую комнату. И первый человек, которого он увидел в числе пяти-шести лиц, показался ему знакомым. Присмотревшись, он никак не мог себе сказать, почему личность молодого человека ему знакома. И наконец он ахнул… Это был офицер, который командовал их конвоем.
Действительно, бедный Коптев настолько изменился, что его трудно было узнать.
Львов бессознательно двинулся к офицеру, желая что-то спросить, но молодой человек махнул рукой и отвернулся. А какой-то приказный, стоявший у окна, подошел к Львову и сурово выговорил:
— Извольте сесть и дожидаться! Разговаривать никому ни с кем здесь не дозволяется.
Минут через двадцать из двери вышел чиновник, огляделся и кликнул:
— Подпоручик Коптев!
Молодой человек поднялся и исчез за дверями вместе с чиновником. Через полчаса тот же чиновник появился в дверях и назвал Львова. Старик поднялся. Войдя в ту же дверь, он очутился в сравнительно просторной комнате, среди которой стоял большой стол, покрытый сукном, а за ним сидело пять человек чиновников со старым, суровым на вид и важным в средине. На нем было каких-то два ордена.
Держа золотую табакерку в левой руке, а в правой — взятую щепоть табаку, этот председательствующий пристально, злым взглядом присмотрелся ко Львову, потом сладко нюхнул и потеребил как-то двумя пальцами нос. Затем, положив табакерку на стол, он будто весело, чуть не радостно выговорил:
— Дворянин Павел Львов, пожалуйте!
Иностранный акцент его был настолько силен, что выходило «творянин» и «пошалте».
Львов приблизился к столу… Начался допрос. Прежде всего заговорил председательствующий с тем же акцентом:
— Ви нам скажет, как продерзостно бежал ваш сын, учинив смертоубийство слуги, верного государыне царице. Расскажит правда, что знайт. Ваш преступлений государственный будет после допытан с пристрастий и плети. А теперь говорит нам про… убеганий ваш сын…
Львов ответил коротко, что среди ночи, уже пред рассветом, сын его бежал, а как именно — он не знает, так как он спал. Львов объяснил дело так, потому что сын взял с него честное слово, что он будет отвечать: «Знать не знаю и ведать не ведаю», так как знание о побеге и согласие могли бы только ухудшить судьбу.
После нескольких ответов Львова председательствующий обернулся направо к окнам и выговорил то же:
— Пошалте!
И к столу подошел Коптев, которого при входе в комнату Львов не заметил. Председатель, обращаясь к обоим, выговорил:
— Фот ви один говорит, а фот ви другой говорит!
Оказалось разногласие между офицером и Львовым в подробностях о побеге молодого человека. Львов объяснил, что он спал и проснулся только тогда, когда раздался выстрел и началась сумятица, и что он ничего не знал, а предполагал, что сын его с ним в комнате еще спит, но затем он узнал из толков крестьян, что его сын бежал, убив солдата, за ним погнавшегося.
— Это неправда! — заявил Коптев холодно и отчасти уныло. — Я вам сказал это сам. Толки мужиков вы не могли слышать, так как сидели в комнате, где окна были заколочены.
— Совершенно верно! — согласился Львов. — Я об этом запамятовал…
— Ну, господин Львов, — строго заговорил председатель, коверкая слова, — впредь старайтесь ничего не забывать и отвечать на всякий вопрос правду! Чем больше вы будете лгать, тем будет для вас хуже! Ну а теперь вы, — обернулся он к Коптеву, — отправляйтесь. На сих днях будете рядовым… Но это не наше дело.
Когда Коптев вышел, председатель обернулся к чиновнику, сидевшему направо от него, и сказал ему что-то по-немецки. Тот развернул тетрадь, нашел страницу и начал читать, чисто произнося слова, так как, очевидно, был русский.
Чтение длилось довольно долго. Это было обвинение в государственном преступлении дворянина Львова. Чем далее читал чиновник, тем большее изумление являлось на лице старика. Все, что он слышал, было бессмысленной ябедой, клеветой и ложью, с кучей совершенно невероятных выдумок.
Суть обвинения заключалась в том, что он якобы писал постоянно в Петербург письма другу своему Архипову, где говорил о необходимости возведения на престол дочери императора Петра Великого — цесаревны Елизаветы, чтобы избавить Россию от пришлецов-немцев. В одном из своих посланий в Петербург он якобы говорил своему другу, что найдутся молодцы в России из дворян, которые решатся на то, чтобы так или иначе похерить[18] злодея и вора — самого герцога Бирона.
Когда чтение кончилось, то председательствующий обратился к Львову со словами: