Впрочем, Ксения Аркадьевна не посчитала нужным сообщить Ступару и Енисееву, простила она мужа или нет. Ступар, выплачивая Енисееву гонорар, спросил с улыбочкой:
— Ну, вам-то уж, наверное, известно, что она решила насчет своего гаишника? Поверила в его раскаяние? Выгнала?
— Нет, не известно. Но я могу попытаться сосредоточиться и узнать. Это будет вам стоить еще три тысячи долларов.
— Вы, я вижу, быстро становитесь на деловую ногу! — захохотал Ступар. — А вы еще опасались! А в итоге и деньги получили, и добродетель восторжествовала! Такое, знаете ли, редко бывает!
— А я не уверен, что добродетель восторжествовала. По-хорошему, так этой Ксении прощать своего мышиного жеребчика не надо. Представьте их жизнь, если они останутся вместе. Это будет похуже, чем в последние два месяца. Жуть и лицемерие.
— Да уж! Гаишнику, чтобы хоть частично реабилитироваться, придется, как в Адлере, отрабатывать по несколько раз в день! Ну, а разве неправильно будет, если она его выгонит?
— Правильно, если он вернется к первой жене в Адлер. Но он вряд ли вернется после того, как побывал гендиректором крупной фирмы в Москве. Будет заниматься здесь аферами помельче. Но адлерскую подругу сюда не выпишет, да она и сама не поедет от своей палатки в неизвестность. Одно дело быть женой богатого бизнесмена, а другое дело мотаться здесь с мужем, мелким аферистом, по съемным квартирам. В Адлере она хозяйка, а в Москве кто? В этой истории нет добродетельных людей, включая Ксению Аркадьевну, которая свела гаишника, как бычка, со двора у соседки-торговки, и негде торжествовать добродетели. Фиктивный брак, фиктивный развод, фиктивная жизнь… Не люди, а грубо раскрашенные куклы. Не вижу серьезных оснований полагать, что раскрытая афера с письмами послужит им нравственным уроком.
— И всё-таки, согласитесь, было бы гораздо хуже, если бы вы эту аферу не раскрыли. Тут ведь могло дойти и до убийства. Представьте, что гаишник своими подложными письмами так и не добился бы от Ксении равных прав на бизнес. Тогда бы ему пришла голову мысль просто убить ее, чтобы стать наследником по закону.
— Это не исключено.
— Вот видите, а вы говорите, что добродетель не восторжествовала.
— Убийство невозможно исключить и в том случае, если Ксения Аркадьевна всё-таки останется со своим гаишником. Но вы правы в том, что в ближайшее время он на это едва ли решится. Так что Ксения заплатила деньги не напрасно.
Они обсуждали это дело за рюмкой коньяку, как шахматисты обсуждают сыгранную партию, анализируя варианты, и Енисеев поневоле ощущал себя профессионалом в незнакомой доселе области «всеобщего и политического прогнозирования», и ему это даже нравилось. Это можно было бы сравнить с тем, как начинающий писатель попал в круг писателей признанных, и они на равных беседуют с ним о литературе. Что ни говори, а профессионалами в своем деле нам позволяет осознавать себя полученный за труды гонорар, и такой гонорар, несравнимый с теми грошами, что Енисеев получал за предсказания, замаскированные им под газетные статьи, лежал у него в кармане. Мало ли что доводилось предсказывать Енисееву, в том числе с точностью до минут, как с иркутским и польским самолетами, но это был лишь его внутренний голос, которому поначалу никто не верил, а тут за его голос были готовы платить. И пусть на самом деле это был не внутренний голос и не внешний, а доводы рассудка, позволившие ему считать с фотографии мужа Ксении Аркадьевны его нехороший замысел, но как-то хотелось верить Ступару, что необычные особенности Енисеева тоже сыграли свою роль. Было ли то тщеславие, или результат долгой неуверенности в своих силах, он не знал, но в амплуа вольного предсказателя с гонораром, не отягченного никакими другими обязательствами, он чувствовал себя довольно комфортно. К пророчеству это не имело никакого отношения, да и нельзя комфортно чувствовать себя пророком, но ведь и Ступар прав, когда говорит о бессистемном и случайном характере его успехов.
Так думал Енисеев, начиная свою работу в агентстве Ступара.
Следующий клиент, к которому Лев Данилович позвал Енисеева, появился в агентстве с двумя габаритными охранниками, один из которых занял позицию у входной двери, сложив руки на гениталиях, а второй — в приемной, предварительно внимательно осмотрев кабинет Ступара.
Клиента звали Борис Михайлович. Это был краснолицый толстощекий мужчина лет пятидесяти пяти, с беспокойными хитрыми глазками и вкрадчивыми жестами. Губы его были сложены сердечком, словно он ждал поцелуя в уста или готовился дуть на горячее. Эта иллюзия разрушалась, когда клиент начинал говорить, не изменяя положения губ, так что теперь уже напоминал карася. Ступар вел себя с Борисом Михайловичем довольно угодливо, сам подал ему чашку зеленого чая, принесенную секретаршей, осведомился, не хочет ли тот говорить с Енисеевым наедине.