— Вы всё-таки подумайте насчет тотализатора. Дело выгодное.
— А как же! Всю ночь теперь буду думать. Анатолий, когда нас разоблачат за предсказания на тотализаторе, то дадут гораздо больше, чем дали мне, и не условно. Уж букмекеры об этом позаботятся. Не парься, выпей лучше.
— Теперь я угощаю. — Бармен взял с полки бутылку «Чивас Ригл» и наполнил бокалы.
— О! Это от души! Выпьем и твоего.
— Хотелось бы с вами поговорить на трезвую голову и наедине. Не дадите телефончик?
— Не дам. Не думай о глупостях, Анатолий. Стриги денежки со своего кафе и наслаждайся жизнью.
— Какие деньги? С кого? — он обвел рукой помещение. — Едва хватает аренду платить. Пока не грянули холода, все сидят с бутылками на скамейках. Кризис! За ночь придет пара пидоров, да, может быть, девчонки клиентов на консумацию расколют. Разве это жизнь? Вы всё же зайдите, скажем, завтра, если не хотите дать телефон.
Енисеев сделал неопределенный жест рукой.
— А куда мне еще ходить? Забудь только о тотализаторе.
Бармен отошел, криво улыбаясь.
— Так, ясно… — сказала девушка, подняв голову от ноутбука. — Точнее, ничего не ясно. Так вы предвидели смерть этого человека или, действительно, хотели создать у него психологическую зависимость от ваших предсказаний?
— Да на кой ляд мне эта зависимость? Я почувствовал, что он труп, понимаете? И всё!
— А как вы думаете: он умер бы, если бы вы ему это не предсказали?
— Он умер, потому что в этот день должен был умереть. А мне, к сожалению, выпала малоприятная роль сказать ему об этом. Может быть, и приблизить смерть. Какая разница?
— Ну, если вы пьете бутылочку за бутылочкой, значит, есть разница. А то, что умер этот, как его… Саркози? Как вы узнали?
Енисеев оглянулся на столик, за которым сиживал «Саркози».
— Из этого угла холодом тянет. Когда вы думаете о живых, то ощущаете некое тепло. Но когда дело касается мертвых, то чувствуете пустоту и холод. Попробуйте.
— А вы можете сказать, когда я умру?
— Могу. Но вы имейте в виду, что меня редко посещают озарения в виде пророчеств, чаще всего я просто говорю первое, что в голову придет. И оно, представьте, нередко сбывается. Так было с результатом матча, который смотрел Анатолий. Но ваша жизнь — не футбольный матч. Я думаю, лучше не пробовать. Предсказание пьяного пророка — это рулетка.
— Если кому-то нужно в метро, то оно скоро закрывается, — объявил бармен. Он знал, что Енисеев живет где-то рядом, и хотел, видимо, выпроводить девушку, чтобы без помех склонить Енисеева к игре на тотализаторе.
— Мне не нужно, я на Добролюбова живу, здесь не очень далеко, но всё равно пойду, потому что уже поздно, — сказала она.
— Я вас провожу, — вызвался Енисеев к досаде Анатолия.
— Как хотите, — улыбнулась девушка. — Но только прошу вас… без приставаний.
— Какие приставания? Я женат.
Девушка закрыла ноутбук. Енисеев допил «Чивас Ригл» от бармена, встал, его качнуло.
— Боюсь, это мне вас придется провожать, — оценивающе глядя на него, предположила девушка.
— Не волнуйтесь, это всего лишь сила земного тяготения. Она на пьяных действует несколько иначе, чем на обычных людей. Знаете, как на корабле во время качки? Матроса бросает во все стороны, но он идет. Техника пешего хода не пропивается. Нужно только умело сохранять баланс. Прошу.
Звякнув колокольчиком, они вышли на улицу. Девушка была небольшого роста, миниатюрной и стройной, чего не могла скрыть даже ее мешковидная джинсовая куртка до колен. Накрапывал мелкий дождик. Ночь, постылый мир Енисеева. Пустота. Фонари. Вымершая платформа «Тимирязевская». Над ней, в аспидной черноте ночи, висел колыхающийся пузырь желтого электрического света. Желтые снопы фар с шипением проносились по антрацитовому Дмитровскому шоссе. От черных луж поднимался желтый пар. В лужах съежились мокрые желтые листья и желтые банановые корки. Черное и желтое — цвета московской ночи.
Енисеев и девушка уходили из желтого в черное вдоль пустых торговых рядов на пристанционной площади. Эхо разносило звуки их шагов. Влажный воздух приятно холодил разгоряченные спиртным щеки Енисеева. Выпитое виски ровно гудело в крови. Будущее отступило. Прошлого не существовало. Похмелье будет завтра.
Девушка вынула из кармана шерстяную шапочку и надела на голову.
— А зачем вы голову обрили? — спросил Енисеев. — Эта мода вроде бы у девушек прошла.
— В знак протеста.
— Против чего?