Эгль тронул девушку за плечо, она вздрогнула, с неохотой возвращаясь в реальность.
— Ну же, — подбодрил он, — смотри, что там есть ещё.
Ассоль отложила снимок, снова нырнула в нутро сундука и извлекла на свет роскошное алое платье, низку коралловых бус, маленький венок из красных завощённых роз и пару изящных туфелек на невысоком каблучке. Находка привела её в неописуемый восторг.
— Это — свадебный наряд твоей матери. Мэри не хотела мириться с унылыми традициями и обыденностью. «Почему платье невесты обязательно должно быть белым? Так скучно. Моё будет самого удивительного оттенка алого, будто кто-то смешал маки, кораллы и зарю» — решила твоя своенравная мать и так и сделала. Шокировала всю Каперну. Яркая, как вспышка, невеста.
Ассоль заворожено слушала его, жадно впитывая всё, что касалось мамы.
— Примерь, тебе наверняка подойдёт, — сказал Эгль и деликатно вышел, чтобы не смущать девушку.
А она принялась торопливо одеваться. Мамино платье было чудесным, оно струилось, обнимая фигуру, расходилось от колен пышными фалдами, играло и переливалось оттенками алого, подчёркивало трогательную хрупкость девушки и белизну её нежной кожи. Бусы изящно обнимали стройную шейку, а туфельки сидели аккурат по маленькой ножке.
Ассоль посмотрела на себя в зеркало и не узнала. Оставаясь всё той же удивительно юной, она одновременно казалась старше, мудрее, но при этом выглядела пленительной, обворожительной, желанной.
— Ты так же хороша, как и Мэри, в её главный день, — сказал Эгль, подходя сзади и обнимая девушку за плечи. — Жаль, что твой отец не видит, какой ты стала. Совсем взрослой и невозможно красивой. Обязательно завтра нарядись так на танцевальный вечер, дитя. И твой капитан не сможет уйти от тебя.
Ассоль вспыхнула, едва ли не сравнявшись тоном с платьем, искренне поблагодарила наставника и постаралась задержать в душе это удивительное ощущение сладостного волнения, которое испытывает всякая девушка в момент, когда к ней приходит осознание собственной привлекательности.
Они распрощались, пожелав друг другу доброй ночи, Эгль ушёл вниз, а Ассоль быстренько спряталась под одеялом. Ей хотелось поскорее заснуть, чтобы вновь увидеть маму в той комнате, освещённой солнцем, услышать её ласковое пение.
Но сон пришёл другой. Музыка в нём звучала ярко, страстно, обжигающе. Прямо над бескрайним морем, в котором дрожали опрокинутые звёзды. И из водной глади медленно всплывал гигантский осьминог. Чудовище приближалось, росло в размерах, и вот остались только глаза, чёрные, как сама бездна с красными отблесками в них. И глаза тоже ширились, увеличивались, поглощали. Алые искры в них обретали очертания и формы. То была она сама в алом платье. Музыка звучала требовательнее, выразительнее, жарче, и Ассоль танцевала, стараясь выдерживать ритм. Было в том танце что-то запретное. Он тоже — вызов, брошенный в лицо обыденности, как и её платье.
А вокруг падали лепестки красных роз. Или, может быть, то капли крови, метавшиеся, словно взвихрённые ветром искры костра?
То был удивительный танец, её первый взрослый. Когда страсть и отвага пульсируют в тебе, когда ты становишься единым целым с кем-то ещё, когда сбиться с ритма, значит, перестать дышать.
Ассоль было очень страшно и невероятно хорошо.
И совершенно не хотелось просыпаться.
========== Глава 14. Смертельные звёзды ==========
Хин Меннерс, пошатываясь, прошёл мимо жены. Сказать, что он плохо выглядел, значило бы ничего не сказать. Одежда его свисала кусками, кожа во многих местах разорвана до мяса, нос свёрнут, один глаз заплыл, второй замер, как стеклянный. Правая рука болталась неподвижно, а левую ногу он подволакивал. Меннерс не обратил внимания на опешившую Милдред, стал посреди комнаты и пробулькал (а иначе звуки, вырывавшиеся из его горла назвать нельзя):
— Пи…ииии…ть…
Милдред сперва даже озлилась, думала: сейчас я тебя напою!
Ей показалось, что Хин крепко набрался, и рука дёрнулась за черпаком для вина, чтобы как следует приложить незадачливого пьянчугу. Но когда она увидела, в каком состоянии муж, кинулась к нему.
— Хин, ох, горюшко. Кто это тебя так? — запричитала женщина.
— Пии…иии… — протянул трактирщик.
Милдерд постаралась усадить его на стул, чтобы лучше рассмотреть и обработать раны, но не смогла сдвинуть и на йоту. Хин будто окаменел и прирос к полу. Милдред отличалась недюжинной, почти мужской, силой. Но как не старалась теперь, как не толкала, успехов не добилась. Только хуже сделала — тело мужа пошло зыбью, как море под лёгким бризом, заколыхалось, словно желе, стало оплывать, будто восковая свеча.
Милдред отшатнулась и остервенело потёрла руки о передник: ей показалось, что за пальцами тянулась зеленовато-фиолетовая слизь. А Хина, тем временем, распирало. Вот-вот ещё немного — и он займёт всю комнату. Впрочем, от Меннерса в твари, явившейся женщине, не осталось и следа. Сейчас перед ней, раскачиваясь из стороны в сторону, возвышался гигантский морской слизень. Было что-то завораживающее в том, как в его студенистом теле играли и переливались ярко-зелёные и фиолетовые огоньки. Будто звёзды неведомого неба.
Страх покинул Милдред. Ей захотелось коснуться заоблачного мерцания твари. Она даже шагнула вперёд, протянула руку и…
…из желейной массы выстрелила ложноножка, обвила запястье — Милдред вскрикнула, так как руку обожгло болью. Женщину буквально силой потянуло прямиком в живой студень. Она вопила, колотила ребром ладони по «канату», обмотавшему её руку, упиралась, но ничего не помогло. С громким чмоком слизень втянул её в себя, и Милдред застыла с открытым ртом и распахнутыми от ужаса глазами, как мушка в смоле. Вокруг неё вспыхивали, гасли и загорались вновь зелёные и фиолетовые звёзды. Словно какой-то очень могущественный ювелир решил законсервировать женщину прямо в ночном небосводе.
Несколько минут ничего не происходило, лишь «звёзды» играли всё интенсивнее, тянули друг к другу лучи, срастались, бурлили, рождали новые «светила». А потом студенистая масса устремилась в разверзнутый рот Милдред, как в воронку.
Тело женщины тряслось, ходило ходуном, пытаясь вместить в себя нечто громадное. Но вот всё закончилось, слизня больше не было, лишь на одежде Милдред, словно бисеринки, блестели капельки зелёно-фиолетовой слизи.
Глаза Милдред остекленели, а на губах играла безумная улыбка. Слегка качнувшись, она сделала первый шаг и, наконец, уверено пошла туда, где закладывала виражи винтовая лестница.
Существовала в доме Меннерсов комната, куда, по обоюдной договорённости, они не заходили. Именно туда и направилась Милдред, тихонько напевая себе под нос милую песенку. Услышь кто такое от неё — решили бы, трактирщица сошла с ума. Хотя отчасти так оно и было.
Милдред открыла дверь в «секретную» комнату. Вошла и остановилась перед колыбелькой. Изящный полог из голубоватой кисеи добавлял картине умилительной нежности. Женщина подошла, опустилась на колени и, улыбнувшись ещё шире, кивнула своей несбыточной мечте. Её малыши умирали один за другим. Последний, рыжеволосый Мартин, прожил целый месяц. Но и его прибрал Бог. Для всех мальчик переселился на кладбище и навечно уснул под вязом. Только не для Милдред. Она воочию видела рыжие кудряшки, любовалась пухлыми щёчками, наслаждалась тем, как младенец сучит крохотными ножками.
— Спи-спи, засыпай, милый Мартин, баю-бай, — напевно проговорила она, покачивая колыбельку.
А потом застыла, всхлипнула и завались набок. Всё с той же безумной улыбкой и остекленевшим взглядом.
Слизень же, покинув её безжизненное тело, дополз до стены и, слившись с ней, устремился вниз, туда, где в зале трактира пировали ничего не подозревавшие завсегдатаи.
***
Грэя разъедала вина, язвила ущемлённая профессиональная гордость, жёг стыд. Немели пальцы, сбивалось с ритма сердце. Было невыносимо гадливо от самого себя.