Это будет страшный бой и последний для них обоих. Но страха не было. Так правильно. Так лучше для всех.
Грэй осознал неизбежное и шёл к нему с лёгким сердцем.
========== Глава 17. Мой свет — тебе! ==========
Тенью проскользнув внутрь маяка, Ассоль замерла среди комнаты, уставившись на спящего мужчину. Лонгрен всхрапнул, и этот звук окончательно развеял морок. Как она могла? Поддалась чарам? Чуть не предала отца с его же обидчиком!
Лёгко, едва касаясь мысочками туфелек пола, будто балерина, она подбежала к постели Лонгрена и опустилась рядом на колени. Уткнулась лбом в большие шершавые ладони и тихонько застонала.
— Прости меня, папа, — прошептала она. — Я должна была сразу уйти, должна была отказать ему… — она всхлипнула. — Но вместо этого я танцевала. И мне было так хорошо. О, как же мне было хорошо, отец! Словно я встретила свою истинную половинку! Того, ради которого пришла в этот мир! А как он смотрел на меня, папа!
Ассоль прижала ладошки к пылающим щекам, вспоминая взгляд Грэя, которым тот одаривал её во время их танца. Почему временами ей чудилось, что в зелёных глазах капитана, плещется безбрежное, как сам океан, отчаяние? Ведь по большей части глаза смеялись, раздевали, властвовали, дразнили. Так откуда же брались те, отчаянные взгляды? Словно золотой клад, мерцавший со дна, через толщу воды, тронутую рябью. Словно иногда обнажалась душа Грэя, чтобы коснуться её души. И от этого соприкосновения душ вырастали крылья, и Ассоль уже не касалась ногами танцевальной площадки, а парила над ней. И в такие моменты Ассоль невольно вспоминалось, как она на берегу рассказывала ему свою историю, а сердце Грэя под её пальцами то бешено колотилось, то отчаянно ухало.
Но если прежде девушка гнала от себя это воспоминание, то теперь она вдруг, с поразительной ясностью, вспомнила всё, как штопала накануне плащ, как ждала встречи с суженым, как потом разочаровалась, что нужно встречаться с неприятным ей человеком.
Однако сейчас, когда события того дня всплыли в голове до мельчайших подробностей, она чётко увидела лежащий на песке плащ, тот самый, которым незнакомый доброжелатель укрыл её в лесу. Да-да, теперь она знала точно, предмет одежды остался там, у ног Грэя. А значит…
— Ой! — выдохнула она. — Стало быть, та записка, те цветы… И в амбар он прибежал за мной…
Нет, допустить какой-то интерес к себе со стороны «серого осьминога» она никак не могла, разве что некий гастрономический — недаром же он пожирал её взглядом во время танца. Уж что-что, а голод, выросшая в бедности Ассоль, могла определить.
Да и её саму к нему нисколечки не тянуло. Ну, правда, ведь? Так же?
Ассоль, поднявшись с колен и поправив одеяло отцу, вновь и вновь задавала себе эти вопросы, для неё было важно знать ответ. Но он не приходил, или она не готова была признать подобное даже перед самой собой.
Оказавшись в своей комнате, она опустилась на банкетку у зеркала и взглянула на себя.
Девушка в зеркале будто повзрослела на десять лет, будто приобрела какое-то новое знание.
— Он волнует тебя, признай, — сказала она своему отражению. Встала и перебралась на кровать, как и была, в ярком, как пламя, платье.
Да, Грэй, безусловно, волновал её. Но то было волнение иного толка, так человека беспокоят опасность и неизвестность. Пугающее волнение. Неприятное. От которого холодный пот стекает по позвоночнику. Именно поэтому Ассоль и старалась видеться с ним как можно реже.
И всё-таки судьба, с завидным упрямством, сталкивала их снова и снова. И это немудрено. Потому что если Предначертание существует, а Ассоль верила, что существует, то именно Грэй, а ни кто другой предначертан ей самим небом.
Это страшно, горестно и несправедливо.
Она читала, что предначертанных тянет друг к другу с неодолимой силой. И могла только порадоваться, что в отношении неё это оказалось неправдой. Чтобы она делала, если бы её тянуло к такому, как Грэй?
Должно быть, стала бы самой несчастной на земле. Вряд ли бы холодный «серый осьминог» ответил бы на её чувства, вздумай она испытывать их.
За такими невесёлыми раздумьями Ассоль и не заметила, как наступило утро. Только вот оно нынче было явно недобрым. Девушка чхнула, ибо в нос проникал сладковатый, с нотками горелого сахара, запах.
Ассоль вскочила, встревоженная и испуганная, кинулась к окну. Но ничего не было видно. Всё пространство за окном заволакивал зеленоватый густой туман.
Закашлявшись от приторной сладости, Ассоль выскочила из комнаты и кинулась вверх по винтовой лестнице. Скорее, через ступеньку, ведь там, в тумане, может заблудиться корабль! Она совсем забросила свои обязанности смотрительницы маяка. Слишком увлекалась делами сердечными! И теперь, по её вине, могут погибнуть невинные люди!
— Нет-нет, — бормотала Ассоль, задыхаясь от быстрого бега, — только бы никто не пострадал. Я не переживу! Только бы успеть!
Ей приходилось часто останавливаться, держась за перила, потому что дышать в вязком тумане невероятно тяжело. Но кое-как Ассоль всё-таки добралась до башенки маяка и зажгла фонарь.
Ассоль показалось, что луч прожектора буквально прорезал густое зеленоватое марево, и в полосе света она действительно заметила корабль. Паруса его повисли лохмотьями, одна мачта была сломана, и вообще судно являло собой жалкое зрелище, будто всю ночь боролось с бурей, хотя Ассоль точно помнила: накануне ночью был полный штиль.
Ей хотелось получше рассмотреть, кто же пришёл в их порт на этот раз, но звуки внизу отвлекли Ассоль.
Она взяла фонарик, подняла его за ручку на уровень головы и поспешила вниз. Странные шорохи раздавались из главной комнаты. Там спал отец.
Неужели забрались воры? Но ведь брать у них нечего. Да и как злоумышленник смог пройти, если они с Эглем соорудили защиту из гарпуна.
А может, оружие уже вонзилось в проникшего, потому-то он так жалобно стонет и шепчет.
Сначала Ассоль не разбирала слов, только шёпот, вязкий, как давешний туман, затекал в уши, обволакивал мозг, проникал в каждую клетку, вибрировал в ней. А потом она услышала — тихое, но настойчивое:
— Иди ко мне.
И противиться этому приказу было невозможно, он словно исходил из недр её же существа, был самым правильным и нужным. И она, как бабочка, летела на зов.
Наконец вбежала в комнату и… обомлела.
Прямо перед ней стоял капитан того удивительного судна, что недавно подманило её алыми парусами. Стоял и улыбался, совсем такой, как приходил во снах: высокий, симпатичный, открытый.
Её сердце забилось пойманной пичужкой. Неужели случилось?! Неужели пришёл?! Предначертание ошиблось насчёт Грэя (недаром же она равнодушна к нему?)!
Душу наполнило ликование. А капитан улыбнулся ещё сильнее, и пусть его гримаса сейчас больше походила на хищный оскал, Ассоль отбросила всякие сомнения и шагнула к нему.
— Идём, — сказал он, и слова его булькали, будто вода в узком бутылочном горлышке.
Ассоль не стала спрашивать: куда. Она доверчиво вложила пальчики в протянутую ладонь и поняла, что пойдёт с ним и на край света.
Никогда прежде ей не было так спокойно и хорошо. Может быть потому, что нынче вершилась её судьба.
Однако когда капитан свернул туда, где, будто дыры в сыре, зияли пещеры и ветвились катакомбы, Ассоль заволновалась. Место это слыло гиблым, недобрым; все жители Каперны старались обходить его седьмой дорогой. Рассказывали, там пропадали люди и водились призраки.
— Зачем ты ведёшь меня туда? — всё-таки не удержалась и робко спросила Ассоль.
— Так нужно… — пробулькал капитан. Движения его к этому времени сделались какими-то рванными, будто кто-то дёргал за ниточки марионетку, притом дёргал весьма неловко, так, что кукла выглядела бьющейся в конвульсиях. Глаза капитана бегали, и от открытого, доброго взгляда, который прежде ласкал Ассоль, теперь не осталось и следа.
Остановившись перед одной из пещер, капитан воровато оглянулся, потом — грубо и бесцеремонно втолкнул девушку внутрь, ухмыльнулся от уха до уха и начал меняться.