От этой неуместной шутки Грэю стало ещё горше. Одним глотком осушив бокал, он поставил его на стол и сказал:
— Чтобы попросить руки, я должен быть влюблён. А если я полюблю, то никогда не попрошу руки, зная, кто я есть и что не подарю любимой счастья, а только разрушу её жизнь. Так что спектакля не будет, не надейся. И, кроме того, несколько часов назад я был у Ассоль Лонгрен и нанял её для участия в операции. Так что в данный момент она — член моей поисковой команды. А я не люблю, когда над моими людьми глумятся, даже если это дружеское подтрунивание.
Те, кто близко знал Грэя, не зря называли его изменчивым, как море, то он мог извиняться и каяться по пустякам, а то превращался в холодного и надменного принца крови, которым и был по рождению, и человеку уже хотелось извиняться и каяться перед ним.
Вот и теперь Циммер даже беспомощно поднял руки:
— Сдаюсь. С тобой вечно — как по тонкому льду. Не знаешь, что ты выкинешь в очередной раз.
— Ты знаешь, я же уже сказал: вон того ангела.
Циммер засмеялся, уже совсем по-доброму, так, что в уголках глаз собрались морщины, делая их лучистыми и лукавыми.
— Ладно, пойду будить поварих. Действительно, пора бы и перекусить.
— Вот это правильный подход.
Но до кухни Циммер так и не дошёл, потому что едва только вышел в холл, откуда и вела дверь на кухню, как двое верзил буквально внесли его обратно, поставили посреди комнаты, как предмет мебели, окинули равнодушными взглядами и обратились исключительно к Грэю, игнорируя присутствие мага:
— Капитан, срочно, мы нашли «оболочку». Возле ювелирного. Ранняя пташка, чуть свет, а уже за побрякушками побежала, — наперебой чеканили вошедшие.
Грэй чертыхнулся, мысленно посетовал, что нормально поесть и поспать в ближайшее время удастся вряд ли, поднялся и сказал:
— Идёмте, нельзя терять времени.
И тут ожил Циммер:
— Нет уж, обождите. Я с вами. Сейчас, мигом переоденусь и захвачу саквояж.
Грэй отпустил ему пять минут, а сам стоял, перекатываясь с пятки на носок и нервно постукивая сложенными перчатками по ладони. Больше всего в своей работе он ненавидел обследовать «оболочки», потому что видение девушек, похожих на сломанных кукол, с остекленевшими глазами и изломанным телом потом долго преследовало его.
Вначале он заглядывал в их глаза. Говорили, у мертвецов в глазах запечетливается убийца, но гуингары не отражались. А вот он сам навеки застревал в мёртвом взоре, влипая в него, как мушка в смолу. Становясь сопричастным убийце.
С тех пор он предпочитал не смотреть в глаза даже живым.
========== Глава 5. Он пришёл! ==========
Было раннее утро, когда Ассоль спустилась вниз.
Она прошла через комнату, стараясь не разбудить заснувшего прямо за столом Эгля, аккуратно отодвинула дверной засов и вышла на берег. Остановилась на выступе скалы, подставив лицо и волосы ласкам утреннего бриза.
Едва проснувшееся солнце потягивалось за горизонтом, разминало лучи, разбрасывало пригоршни золота. Недаром же говорят: кто рано встаёт, тому и бог подаёт. Вот солнце и расщедрилось для всех ранних пташек.
Прибой приникал к берегу и что-то нашёптывал, неспешно и нежно, будто влюблённый.
Ассоль улыбнулась. Природа оставалась прежней — величественно прекрасной, и жизнь в ней шла по установленному тысячелетиями порядку. И только скоротечное человеческое бытиё всё время менялось, будто морская волна.
Ассоль раскинула руки, прикрыла глаза и почувствовала, как растёт, легчает, а потом — летит, огромная, вмещающая в себя целый мир, прозрачная и крылатая.
Всё было в ней, и она была всюду.
В крикливых чайках, что устроили свару за рыбьи потроха. В золотых отсветах зари. В шелесте прибоя.
Она тихо смеялась и нежно любила всё это, заключённое в ней. То была её книга, её история, в которой она одновременно являлась автором и героиней. Её природа. Её мир. Безбрежный, могучий. Сливаясь с ним, растворяясь в нём, принимая в себя, она становилась необыкновенно сильной. И любые невзгоды казались теперь лишь песчинкой на песке.
Обновлённая и по-настоящему проснувшаяся, Ассоль открыла глаза, вздохнула полной грудью и сказала:
— Здравствуй, солнце. И ты, ветер. И ты, море. Как спалось вам сегодня?
Солнце заиграло лучами: хорошо, перины облаков мягки и пушисты.
Ветер взметнул платье, перебрал шелковистые пряди волос: когда ушла буря, я улёгся, свернувшись клубком, и проспал до утра.
Море зашипело, заплескало, набегая на берег и возвращаясь к себе: я качало корабли, под скрип их мачт приходят особенно прозрачные сны.
Ассоль была счастлива. Сегодня она тоже выспалась, несмотря на волнительные события предшествующей ночи.
— Мне пора бежать, — сказала Ассоль, — но я обязательно приду к вам вновь.
Солнце, ветер и море пообещали ждать. Ждать они умели, и тому научили Ассоль.
Она вернулась на маяк, повязалась передником и принялась за дела. Вскоре печь уже заворчала, разгораясь. В котелке забулькала каша, запарил ароматный травяной чай. А в миске на столе появился лёгкий яблочный салат, заправленный мёдом.
Девушка чисто вымела комнату, вытерла пыль, стряхнула и перестелила скатерть, осторожно вытащив её из-под Эгля. И только после этого решилась будить наставника.
Она ласково провела рукой по седым волосам, наклонилась и чмокнула старика в макушку.
Эгль проснулся, заоглядывался и, заметив девушку, расплылся в улыбке. Потянулся, похрустывая, и поплёлся к рукомойнику в углу.
Ассоль тем временем накрыла на стол. Они перекусили кашей, салатом и чаем и принялись за Лонгрена, его тоже следовало привести в порядок и накормить.
Видеть отца в таком состоянии — беспомощным и беззащитным, как ребёнок, — Ассоль было невыносимо. В душе поднималась, словно донный ил, злость на того, кто сделал такое с ним. Неприятные и чуждые ей чувства пугали и угнетали тем, что приходится их испытывать. Человек, усыпивший её отца, сделал это походя, легко, без сомнений. Что и страшило больше всего. Ведь прежде Ассоль не приходилось сталкиваться с теми, кто позволяет себе решать за других.
Так думала девушка, когда, будто младенца, кормила отца с ложечки. Эглю же при этом приходилось размыкать Лонгрену челюсти, поскольку сам он не слышал и не понимал, чего от него хотят. Накормив отца, обтерев его мокрой тряпкой и надёжно укрыв, Ассоль проглотила слёзы (нет, она не будет плакать! не сейчас!) и решительно произнесла:
— Ну что, Эгль, будем искать гарпун?
Старик мягко взял её за руку, заглянул в глаза, в его взгляде она прочла вопрос и тревогу.
— Ты ещё не отказалась от этой затеи? — немного горестно проговорил он.
— И не откажусь! — заявила Ассоль. — Пока «серые осьминоги» в Каперне, у нас должна быть защита. Кто знает, вдруг ещё кому-то из их компании вздумается нанести мне визит. Я не сомневаюсь в твоей мужественности, Эгль, и что ты непременно встанешь на мою защиту, но… Я видела, как он движется. Это нечеловеческие скорость и сила. Мой бедный Лонгрен даже пикнуть не успел.
Эгль тяжело вздохнул, его доброе лицо закрывала сейчас завеса печали.
— Я всегда по мере сил старался беречь тебя, дитя, от грязи и злобы этого мира. Чтобы у мира был шанс. Потому что если в мире нет ничего чистого и прекрасного — мир обречён. Но… тьма опередила меня. И поселила в твоём нежном сердце страх. Мне лишь остаётся надеяться, что судьба сполна воздаст тому, — Эгль сжал кулак и потряс им в воздухе, грозя неведомо кому, — кто посмел сделать такое с моей Ассоль.
Но она мотнула головой.
— Нет же, не надо. Куда уж хуже — день за днём жить с такой темнотой внутри. Таких, как он, невзгоды и несчастья обозлят ещё больше. Пусть уж лучше в его жизни появится маяк, который укажет путь, высветит всё тёмное и неприглядное, чтобы он сам, увидев то, ужаснулся и постарался избавиться от таких черт.