— Ты знаешь, — признался он, — я бы так хотел быть там с тобой.
Джонатан наклонился вперед, и эти слова, сказанные немного в нос нежным голосом, заставили Жюльетту вздрогнуть. Ей показалось, что он хочет взять ее за руку. Она напряглась и отодвинулась на безопасное расстояние.
Джонатан скривил губы в улыбке утомленного человека, чьи чувства давно угасли.
— Для тебя ведь это тоже не просто так. Расскажи. Что ты испытала отпуская этих тварей на волю?
Он кривил душой, она в этом не сомневалась. В те времена, когда она была во власти депрессии, он еще мог заблуждаться на ее счет. Теперь это было не так. Жюльетта видела все так же ясно, как в лучах зимнего солнца, когда ледяной воздух безжалостно высвечивает мельчайшую деталь пейзажа.
— Все случилось так быстро, — сказала она, не узнавая своего слишком громкого голоса, — что я и понять ничего не сумела. Хочешь есть?
«Он трус», — решила Жюльетта.
Редкие лучи солнца косо пробивались сквозь еловые ветви. Всегда такой неприветливый, лес вдруг стал цвета карамели и каштанов.
— Да, — заключил Джонатан, уставившись на свое пиво, — я понимаю, что ты испытала.
На мгновение Жюльетта едва не поддалась соблазну рассказать, какое блаженство она почувствовала, обрушив кувалду на стеклянную дверцу, похожее на то ощущение полноты жизни, которое она узнала при их первом знакомстве, когда его исключили из организации. Ей мучительно захотелось подробно описать это чудесное превращение. Он был единственным, с кем она могла бы поговорить, но, глядя на склоненную спину и начинающую лысеть, несмотря на его тридцать лет, голову, Жюльетта сказала себе, что Джонатан — последний человек на свете, кому ей хотелось бы все рассказать.
— Я понимаю, — сказал он.
«Ну вот, ты понимаешь, — подумала Жюльетта, — как всегда…»
Желание прошло, оставив противный осадок. Она спокойно ждала продолжения. Джонатан повернулся и озабоченно посмотрел на нее:
— Черный комбинезон?
— Сожгла.
— Вместе с маской и сапогами?
— Да.
— Ты нашла для костра пустырь у границы?
— Запросто.
Она любила допросы. Если что-то ей и удавалось, то это игра в подчинение. Все ее детство было сплошным безропотным послушанием. В теплице унижения никто лучше ее не умел пустить в рост и получить плоды со спасительного побега мечты.
— Где провела вторую ночь?
— В мотеле недалеко от Лейпцига.
— Платила наличными?
— Да.
— А как граница?
— Без проблем. Полицейские прикалывались.
— Они тебя не вспомнят?
— Они были пьяны.
— Когда возвращала машину, хозяин взглянул на счетчик? Две тысячи это все-таки больше положенных шестисот в день. Он ничего не сказал?
— Ничего. Ему было на все наплевать. Турецкий студент, подрабатывающий по вечерам.
Джонатан задал еще несколько вопросов, потом откинулся назад и улыбнулся.
— Отлично! — заключил он. — Удачнее не бывает.
Он поставил пиво на стол и взглянул на часы:
— Мне надо к Шипи. Сегодня я начинаю.
Джонатан работал в ночном баре в Лионе. Он любил представляться как гитарист, но вообще-то патрон заставлял его делать все понемногу. Большую часть вечера Джонатан разносил налитки.
Жюльетта ждала продолжения. Ее бесстрастие подпортило ему всю игру. Он был уже не так уверен в себе, когда сделал вид, что собрался с мыслями.
— Ну, к делу, — сказал он.
«Ну вот, — подумала Жюльетта, — перейдем наконец к делу».
— Не забудь отдать мне красную колбу.
Жюльетта продолжала молчать, и Джонатан залился румянцем.
— Ты ведь взяла ее, правда?
— Да, взяла.
Жюльетте захотелось кричать, смеяться и танцевать. Она устроилась на стуле, подложив под себя ногу. Она сидела в позе стреноженной лошади, которая может унести свое тело и душу вскачь. «Ну давай, время пришло».
— Я много думала, Джонатан.
Тот уронил ключи. Жюльетта дала ему время поднять их, чтобы не нападать со спины.
— Я остаюсь в деле, — сказала она.