В одном из сараев она нашла старый сундук с женской одеждой и целый вечер разбирала его. Она примеривала платья, глядясь в старое зеркало, стоявшее на полу у стены. В нем она казалась себе выше своих метра шестидесяти пяти. Жюльетта изобретала все новые прически: шиньон, косы, конский хвост, челка, пробор. Прежде она ненавидела зеркала, но в этот раз ей показалось, что она видит какую-то незнакомку.
Вся эта суета и глупости скрывали зреющую в ней силу, и когда однажды ее одиночество было прервано звуком едущего по склону мотоцикла, она почувствовала, что готова. Мотоцикл остановился у ее крыльца. В окно Жюльетта увидела Джонатана, снимающего перчатки и шлем. Он уже бывал здесь, и Жюльетта не вышла навстречу. Она знала о его приезде и готовилась к нему, но все же ощутила дрожь по всему телу: ей всегда приходилось себя контролировать и сдерживать исходящие от него флюиды страха. Жюльетту знобило, руки ее сделались липкими, но постепенно разум подчинил себе тело, и она поняла, что все пройдет хорошо. Плоть была еще слаба, но послушна. Некоторая степень напряжения и риска даже превращала ее в безупречную и исполнительную машину. Во Вроцлаве Жюльетта лишний раз убедилась в этом.
Она постаралась спокойно спуститься по лестнице. Джонатан показался в кухонной двери в тот самый миг, когда нога ее коснулась фаянсовой плитки пола в передней.
– Привет! – воскликнул он, улыбаясь.
Джонатан прошел за Жюльеттой в комнату, служившую гостиной, ту самую, за окном которой маячили вечно сырые скалы. Он бросил свой шлем на покрытое белым чехлом кресло. Волосы его прилипли к голове. Джонатан расстегнул кожаную куртку и развязал палестинский платок.
Призраки, ночами не дававшие покоя Жюльетте, нередко выглядели именно так: широкий подбородок, покрытый бело-рыжей щетиной, глаза с припухшими веками, делавшие его взгляд пресыщенным, волнующим, почти гипнотическим, нос с горбинкой, на котором, словно на боку слишком тощего зверя, четко виднелась граница хряща и кости. Это и был Джонатан. Как все привидения, он плохо переносил дневной свет и вдруг обретенную Жюльеттой проницательность. Он выглядел как усталый денди, чья непринужденность плохо скрывала слабость.
– Я тут принес чем отметить твой подвиг, – объявил он, подмигивая.
Джонатан водрузил свою сумку на стопку книг и извлек из нее две маленькие бутылки «короны», в которой плавали ломтики лимона. Достав швейцарский нож из кармана, он открыл их и протянул бутылку Жюльетте.
– Давай, – сказал он, приподнимая свою, – за блестяще выполненное поручение!
Джонатан сделал большой глоток и выставил напоказ зубы – ну и горечь!
– Я посмотрел в интернете польскую прессу. Черт разберет их язык, но и так видно, что они клюнули. Броские заголовки: освобождение животных, разгромленная лаборатория и все в том же духе… Не на первой странице, но очень заметно. Плюс фото обезьян в клетках, уж не знаю, где они их откопали.
Жюльетта сидела на подоконнике. Джонатан подошел, но она не подвинулась, и он облокотился на стол красного дерева. – Неплохо подготовлено, правда? Подал тебе с лучком прямо на тарелочке.
Как всегда, Джонатану не терпелось поговорить о себе. Жюльетта готовила себя к его приезду, но Джонатан слишком быстро поставил ее на место. В голове Жюльетты проносились сумбурные мысли, сплетаясь каким-то нелепым образом. Лук напомнил ей тушеную говядину, сад и розовые кусты с ее любимым запахом. Жюльетта сдержалась и не пошла в ванную надушиться своими «Шанель № 19». Она так и стояла с перехваченным спазмом горлом, не зная, что сказать. К счастью, Джонатан мог говорить за двоих. Он принялся расхваливать профессионализм подготовки операции, не забыв отдать должное своей собственной идее послать туда Жюльетту одну и на машине. – Ты знаешь, – признался он, – я бы так хотел быть там с тобой.
Джонатан наклонился вперед, и эти слова, сказанные немного в нос нежным голосом, заставили Жюльетту вздрогнуть. Ей показалось, что он хочет взять ее за руку. Она напряглась и отодвинулась на безопасное расстояние.
Джонатан скривил губы в улыбке утомленного человека, чьи чувства давно угасли.