Ивик поползла вперед. Это оказалось неожиданно трудно. Левое бедро тоже будто парализовано. Как и правая рука. Как же она стояла на ногах? Выбрасываешь вперед левую руку… толкаешься правой ногой. Сквозь боль. Подтягиваешься. Да ей и до врат не доползти. Слезы текли градом, и раз за разом Ивик преодолевала себя, выбрасывая руку, ногу, подтягивая непослушное тело, а боль ломила его изнутри, колола до темноты в глазах, до тошноты… Я не смогу, Господи, я не смогу. Почему-то она знала, что надо ползти. Что там, во вратах - спасение. Она не рассуждала, просто подтягивала руку… ногу… Замирала, тяжело дыша, приникнув лицом к земле, плакала, думала, что уже не сможет двинуться. И двигалась снова…
Словно во сне, она провалилась на Твердь. И сразу леденящий холод сковал дыхание, горящее лицо ткнулось в снег. Но Ивик не ощущала мороза, она стала есть этот снег, катать во рту, жадно глотая, с облегчением укутав в холод истерзанные болью горящие руки. Опустила лицо в ледяную свежесть. Вот так бы и заснуть теперь… Ивик вздрогнула. Надо ползти. Ползти надо. Теперь уже точно надо ползти… вспоминалось что-то смутное, из прошлой жизни - тяжесть на плечах, Скеро, раненое бедро… и у Ивик бедро раскалывалось. И все остальное тоже. Чем же ее так… она даже не видела. Надо ползти.
Ивик поползла вперед. Выбросить руку. Зацепиться. Толчок. Подтянуть тело. Выбросить руку. Толчок…
Внезапно снег под ней поехал, исчезла опора, и гэйна начала проваливаться, проваливаться, и наконец с криком боли стремительно соскользнула вниз, все дальше и дальше, в темень и неизвестность.
Марк вел машину осторожно, на каждом повороте бормоча про шендак. Скользкая дорога. Снег. Интересно, доедет ли он вообще… и шоферы все в разгоне. Только удалось договориться на эти плинтуса, а везти некому. Но с другой стороны, хорошо, что удалось их достать. Марк представлял комнаты на новом объекте, полностью облицованные, с тамгатовыми добротными плинтусами. Это будет прекрасно. Только бы не занесло на повороте - и все будет просто замечательно.
Грузовичок пока неплохо слушался руля. Марк включил радио - опять передавали про близкий бой. Дарайцы, вроде бы, отступили, потери у нас небольшие. Слава Богу, подумал Марк. Если что - уже объявили бы состояние тревоги номер один, эвакуацию, а он плинтуса везет… а там, может, детей вывозить надо. Хотя куда вывозить, везде опасность…
Вот занесло все-таки. Страхом перехватило горло. Марк чуть добавил газа, выровнял машину. Повернул-таки. Слева теперь возвышался голый очень крутой склон, справа - лес. И на этом склоне Марк сразу заметил пропаханный кем-то след. Прищурился - и разглядел впереди, внизу у дороги что-то черное.
Человек.
Или труп. Во всяком случае, он не двигался.
Это гэйн. Марк стал осторожно тормозить передачей. Остановился в нескольких метрах от лежащего.
Это бывает. Может быть. Мало ли - вышел из Медианы. Бой же был только что. Выполз, раненый, наверное. Или здесь подстрелили… а если здесь где-то - они? Марк остановился. Сдержал заколотившееся сердце. Он не взял с собой оружия, хотя про бой говорили с утра. Больше всего ему хотелось сейчас в кабину - и гнать отсюда. Шендак, он аслен, мирный человек, он ненавидит эту войну долбанную, ну за что это ему? Но не бросать же раненого… если он жив еще, конечно. Марк прислушался - вокруг стояла тягучая, мертвенная тишина. Подошел ближе.
Это была девушка. Даже девочка. Марк сначала увидел лицо - из-под неплотно закрытых век виднелись полоски глазных яблок. Лицо, запрокинутое назад, было чистым и почти таким же белым, как снег. Только губа разбита, и струйка крови сползла на подбородок. В первый миг Марка поразила какая-то неописуемая, невероятная красота этого лица - даже такое, мертвое, оно было прекрасным. Потом он увидел остальное, и снова пришлось преодолеть себя. Марк очень стеснялся этого - но с детства ему становилось плохо при виде крови. Тошнило. Почти до потери сознания. А девушка была искалечена страшно. Куртка пропиталась темной кровью, и даже пахло сырым мясом, как на бойне, рука неестественно изогнута выше локтя, штанина тоже пропитана кровью, а вторая рука… на нее Марк вообще старался не смотреть, там была какая-то черно-серо-белая мешанина. Марк отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул. Только не брякнуться в обморок… Господи, ну что за идиотизм? Ведь я мужчина. Ну нельзя же так…
Надо проверить, может быть, она жива. Как там учили в тоорсене? Пульс. Реакция зрачков. Марк нагнулся, стараясь смотреть только на лицо девочки. Руки… нет, руки лучше не трогать. Он нащупал сонную артерию. Господи, до чего у нее нежная кожа. Нежная, шелковистая. Холодная. Под пальцем что-то билось, торопливо и неровно, как сердце пойманного вирика. Она жива, подумал Марк. Жива! Какое счастье…
Довезти бы как-нибудь.
Он старался дышать ртом, запах, конечно, все равно пробивался, и от запаха Марка мутило. Но тащить девочку по земле? Зажмурившись, он подвел руку под бедра, вторую - под лопатки и поднял раненую. Его собственные рукава сразу пропитались влагой. Девочка была не тяжелая, Марк легко донес ее до машины. Устроил на широком сиденье, боком, подложив под ребра одеяло из бардачка и собственную куртку - под голову. Сам вскарабкался в шоферское кресло - его колотило, руки мелко дрожали. Он приоткрыл окно, чтобы справиться с тошнотой, лучше уж холод. Повернул зажигание. Тронул машину и повел осторожно, временами поглядывая на девушку. Она не приходила в себя.
Марк сначала был рад уже тому, что девочку разрешили положить на каталку, одну из каталок, на которых лежали раненые, вдоль полутемного коридора, у обеих стен. А врачи все были заняты, и только медсестры и медбратья бегали по коридору, подходя то к одной, то к другой каталке… И стоял сплошной, непрерывный стон - большинству уже вкололи что-то, но несколько человек стонали не переставая, Марку казалось, что у него сейчас лопнут виски, или он заорет, как ненормальный… И запах. Он уже почти привык к этому запаху. Казалось, что он в аду. Казалось, что это не кончится никогда. Но он представить не мог - уйти и оставить девочку здесь, одну - у них и руки до нее не дойдут, и она умрет. Он то и дело нащупывал на шее пульс, сердце билось неровно, часто и слабо, Марка окатывал холодный пот при мысли, что она вот, сейчас прямо, умрет. Почему-то было очень страшно за нее - совершенно чужую, незнакомую Марку девчонку. Господи, подумал он, и ведь они всегда живут так. Медики всегда в этом аду… И гэйны - они знают, что в любой момент могут вот так. Нет и мы, конечно, можем, война есть война, дорши никого не жалеют, но гэйны… И вот такая девочка?! Никогда раньше Марк не задумывался об этом. Он вообще старался думать о войне как можно меньше. А сейчас вот пришлось, и казалось слишком страшным, слишком несправедливым то, что такая вот девчонка - на войне. Что она умирает.
В конце коридора мелькнул белый комбинезон. Марк побежал туда. Вцепился в плечо молодой врачихи. Женщина яростно сверкнула на него очками.
— Немедленно отпустите! Вы не видите, я работаю!
Она нагнулась к раненому, лежащему на одной из каталок. Медбрат поспешно готовил какие-то инструменты.
— Там… подойдите туда, - попросил Марк жалобно, - пожалуйста. Там девочка… умирает.
— Здесь все умирают, - отрезала врачиха, - не мешайте работать!
Марк растерянно посмотрел на медбрата. Тот вздохнул. Повернул голову и крикнул.
— Кир! Иди сюда, быстро!
— Чего? - другой парнишка в синеватом костюме младшего персонала подбежал к нему.
— Помоги вон человеку.
— Идемте, - сказал Кир. По дороге он оправдывался, - бой был, вы понимаете? Привозят и привозят… столько их. Большой прорыв… такое редко бывает.
— Да, да, - бормотал Марк. Девушка была еще жива. Кир взялся за ручки каталки.
— Помогите мне, - сказал он Марку, - я один не смогу.
Марк никогда не думал, что ему придется таким заниматься. И не собирался, и не хотел сроду. Но не бросать же ее и теперь? Если он уйдет, ни у кого до нее руки не дойдут. И Киру правда была нужна помощь. Они закатили раненую в одну из палат. Кир разрезал на ней куртку и штаны, кое-как стащили все это - левая часть груди и рука были обожжены, ткань въелась в ожог, Кир просто обрезал все вокруг ножницами. Марка снова стало подташнивать, пот разъедал глаза, сердце колотилось. Господи, и что он за неженка? И ведь никто об этом не знает. Марк тщательно скрывал свою слабость - страх перед кровью и ранами. Он уже ничего не соображал, только машинально выполнял распоряжения медбрата.