Госпоже Левитиной перевалило за сорок, и это ей нравилось. Комплексами по поводу возраста или женского одиночества она не страдала. Бабушка давно умерла, еще когда Аннушке исполнилось двадцать восемь. Они так и жили вместе – бабуля чуть ли не до последнего дня бегала в Мариинку, Аня училась. Окончила среднюю школу, потом пошла работать в отдел культуры райисполкома секретаршей. Директор Мариинского театра оказал Екатерине Абелевне, ветерану коллектива, услугу: помог пристроить внучку.
Аня скучала в маленьком кабинете, где на старом письменном столе стояла печатная машинка, на подоконнике цвели фиалки и розовый бальзамин, а на стене висела картина – Ленин на детском празднике раздает подарки. В ее обязанности входило вытирать пыль, поливать цветы, печатать бумаги и отвечать на телефонные звонки.
– Тебе нужен диплом! – твердила бабуля, когда они вместе пекли пироги на кухне или гуляли в Летнем саду.
Мраморные богини, потемневшие от дождей, напоминали Аннушке Петербург времен Петра, когда на верфях, пропахших стружкой и смолой, строились первые российские корабли, а на ассамблеях русские боярышни в парижских туалетах перенимали у чванливых иностранцев европейский этикет. Строились на болотах дворцы, разбивались парки и фонтаны. Теперь все поблекло, покрылось тусклым налетом забвения.
– Чем ты будешь заниматься, Анюта? – беспокоилась Екатерина Абелевна. – Поступай в институт культуры, на заочное отделение. Потихоньку выучишься.
Аня так и сделала. Времени у нее было хоть отбавляй. Она поливала цветы, печатала начальнику бумаги, а между делом писала контрольные, сдавала рефераты и курсовые. Когда она принесла домой диплом, они с бабушкой устроили праздник на двоих, с тортом, апельсинами и шампанским.
Ее родители так и не вернулись домой – осели на родине отца, в Мурманске. Оттуда приходили редкие письма, в основном по праздникам и в день рождения Ани. Когда у Стаси, Аниной мамы, родился второй ребенок, мальчик, родители попытались забрать дочку к себе. Она подросла, окрепла, стала самостоятельной и рассудительной. Увидев маленького братика, Аня пристально на него воззрилась.
– Ты что так смотришь? – спросила мама.
Дочка пожала худенькими плечиками, ничего не ответила. Она словно воды в рот набрала.
Братик родился хиленьким, постоянно болел и долго не держал головку. Мама примеряла на него старые Анины вещи и сокрушенно качала головой – все оказывалось непомерно велико. Выбрав из ящика пальтишко пятилетней давности, она вздохнула:
– Когда Максимка до него дорастет?
– Никогда! – глядя огромными, яркими, как две спелые сливы, глазами, твердо произнесла Аня. – Ты, мама, не волнуйся, ему скоро ничего не понадобится.
У Стаси перехватило горло. Она побледнела и прижала руки к груди, не в силах произнести ни слова. Аня ее пугала. Стыдно признаться, но мать старалась избегать разговоров с дочерью. Не хотелось отвечать на недетские вопросы, выслушивать странные рассуждения, которые неизменно ставили ее, образованную и неглупую женщину, в тупик. Аня совершенно не нуждалась ни в чьем покровительстве, а заботу о себе принимала как что-то, необходимое скорее взрослым, чем ей.
Отец Ани служил на подводных лодках, неторопливо поднимался по служебной лестнице и почти все время проводил в походах, которые продолжались по несколько месяцев, дома бывал редко и ни во что не вмешивался. Его внимание полностью поглощал Военно-морской флот. На берегу жизнь была сплошным ожиданием, сводками погоды, встречами и проводами. Жены моряков сидели без работы и ходили друг к другу в гости с одной-единственной целью – перемыть кости тем, кто в данный момент отсутствует. В следующий раз они менялись ролями – вот и все развлечение.
Стасе в этом смысле повезло больше: Екатерина Абелевна научила ее шить. Этот навык оказался куда полезнее, чем диплом математического факультета, который пылился в шкафу. Стася обшивала всю базу и не имела проблем ни с деньгами, ни с тем, куда девать свободное время. Она пыталась привить дочке любовь к кройке и шитью, но тщетно. Девочка равнодушно смотрела, слушала, зевала и… уходила к себе в комнату. Она могла часами сидеть у окна, глядя на блестящие от мороза сопки, на унылую белую береговую линию, сливающуюся с горизонтом, – и ей не надоедало.
Максимка не очень докучал им обоим – он оказался слишком слаб, чтобы кричать, требовать к себе внимания или баловаться. Почти все время мальчик спал или лежал, глядя в потолок. Аппетит у него был плохой, движения вялые. Но постепенно ребенок стал больше кушать, двигаться и даже попискивать. В два года он кое-как начал ковылять по комнате. Еще через полгода вернувшийся из плаванья отец не узнал мальчика. Максим поправился, повеселел и превратился в нормального подвижного ребенка. Стася не могла нарадоваться таким переменам и втайне торжествовала, поглядывая на Аню. Не сбылось, дескать, твое пророчество!