— Ты укусила меня за палец, соплячка этакая!
Плача и все еще выплевывая мыльную пену, Грасиела выкрикнула:
— Ненавижу тебя!
— Твой драгоценный дядя Тай сделал бы то же самое.
Дженни продолжала растирать отметины от зубов Грасиелы у себя на пальце.
— Никогда бы он так не сделал!
— Слушай, мне безразлично, ругаешься ты или нет, я за это и крысиного хвоста не поставила бы на кон. Это твой дядя Тай настаивает, чтобы ты вела себя как леди. — Дженни помолчала, потом повернулась к Грасиеле и добавила: — И он прав. А ты вначале так себя и держала — нос кверху. Вот и вернись к тому, что было, больше ничего от тебя не требуется.
Грасиела встала и потянулась за полотенцем, которое держала Дженни. Вытерла глаза и нос.
— А тьг ругаешься.
— Знаю, и уже думала об этом.
Дженни забрала у девочки полотенце и принялась вытирать ей спину, стараясь не мазнуть ее соплями.
Потом она вынула девочку из таза и поставила на табурет, чтобы накинуть на нее тонкую сорочку, которую дала сеньора Армихо. Предваряя следующую неизбежную просьбу, отколола сердечко-медальон от жакета Грасиелы и пришпилила его к сорочке. Завершив ритуал, взяла девчонку под мышку и опустила в один из гамаков.
Пододвинув себе табурет, Дженни села и отерла пот со лба.
— Слушай, малышка.
— Грасиела. Ты же обещала.
— Совершенно верно, Грасиела. Я в самом деле ругаюсь. Я не умею говорить красиво, ты права. — Она посмотрела девочке в глаза. — Но ты же не хочешь быть такой, как я. — Дженни ощутила острую боль в сердце: она не думала, насколько трудно ей будет говорить об этом. — Я как раз то самое, чем ты не захочешь стать. — Она глубоко вздохнула н минуту помолчала. — Я необразованная, грубая, злая на весь мир. — Опустив голову, она поглядела на свои большие мозолистые ладони и вспомнила гладкие и мягкие руки Маргариты. — До сих пор я не придавала значения тому, кто я такая и как я говорю или поступаю. — Она подняла голову и сдвинула брови. — Видишь ли, никому никогда не было до меня дела.
Дженни и думать не думала, что настанет время, когда кто-то начнет подражать ее речам или поведению. И теперь она чувствовала себя непривычно и неловко, слыша собственные словечки из уст шестилетней девчушки. В какой-то незначительной степени это ее удивляло и даже льстило ей, но в гораздо большей мере пугало. Тай обратил ее внимание на это дело, и Дженни вдруг стало неприятно и досадно слушать, как ругается Грасиела.
Грасиела тем временем села в гамаке и, согнувшись, старалась отлепить приставший к ноге кусочек мокрой земли.
— Это несправедливо, что ты можешь говорить, чего мне нельзя, — упрямо заявила она.
Долгое молчание воцарилось между ними, пока Дженни придумывала аргумент против подобного понимания справедливости. Одно из придуманных ею опровержений было такое: взрослым можно то, чего нельзя детям. Но ей тут же пришло в голову, что с точки зрения ребенка это вряд ли убедительно.
— Право, не знаю, как нам решить задачу, — заговорила она. — Но одно могу сказать тебе точно: я не хочу еще раз испытать вот это. — Она кивнула в ту сторону, где стоял таз. — Тебе придется перестать ругаться.
Подбородок Грасиелы взлетел вверх, поднялась и раздражающая Дженни одна бровь.
— Я перестану, если перестанешь ты.
Короткий смешок сорвался с губ Дженни.
— Я? Да я ругаюсь с малых лет, с тех пор, как была в твоем возрасте. Я в этом настоящий мастер.
Глядя на отмытое личико ребенка, трудно было поверить, что этот ангелочек в состоянии произносить бранные слова. Но Грасиела их произносила, и никуда от этого не деться. Что же теперь делать? Самой попридержать язык? Еще чего! Дженни понурилась. Ей не нравилось направление разговора и его неизбежное завершение.
— Дядя Тай не ругается.
— Он не делает этого при тебе, вот и все. Погоди, а ведь это, пожалуй, и есть решение.
Дженни просияла. Она вовсе не должна переделывать себя в угоду ребятенку, ей всего-навсего надо сдерживаться в присутствии Грасиелы. Это, пожалуй, ей по силам. И справедливость не нарушится.
— Ладно, — медленно произнесла Дженни, — договорились. Ни одна из нас больше не произносит «черти», «к черту», «чертов» и тому подобное.
Про себя она добавила: «В присутствии другой». В глазах у Грасиелы вспыхнула смесь торжества и неудовлетворенности достигнутым.
— А еще мы не должны говорить «будь оно проклято», «пропади пропадом» и «сукин сын». Дяде Таю это не нравится.
От души желая дяде Таю провалиться в эту минуту в чан с мусором, Дженни неохотно кивнула.
— И нельзя говорить «писать кипятком».
— Бог ты мой! — Дженни покачала головой. Мне, наверное, вообще не придется разговаривать. А как выражалась твоя мама, если она пи… то есть если она очень сильно сердилась?
Грасиела состроила в высшей степени пренебрежительную гримасу.
— Мама, когда сильно сердилась, говорила, что ее это раздражает.
— Ну! — Дженни с трудом удержалась от крепкого словца. — Послушай, я могу случайно забыться. Ты должна с этим считаться. Ведь я говорила так, как говорю, очень долгое время. Человек не может измениться за сутки. Так что не думай, будто я нарушила обещание, если у меня случайно что-нибудь нехорошее сорвется с языка.
Грасиела покосилась на Дженни с еле заметной усмешкой.
— Если ты забудешь и выругаешься, можно мне вымыть тебе рот с мылом?
Дженни заморгала от неожиданности, потом запрокинула голову и расхохоталась. Время от времени девчонка прямо-таки приводила ее в восторг, и это был именно тот случай.
— Если ты попробуешь, то я буду… очень раздражена. К тому же я гораздо больше тебя. — Они улыбнулись друг другу. — Знаешь, — ласково сказала Дженни, — когда ты не распускаешь сопли, ты просто молодчина.
Лицо у Грасиелы порозовело от удовольствия.
— Я голодна, — призналась она.
— Сеньора Армихо сейчас что-нибудь принесет, — ответила Дженни и добавила, снова поглядев на синяки на шее у девочки: — Послушай, что я еще хочу тебе сказать. Жаль, конечно, что ты узнала своих кузенов с самой плохой стороны. Они… — Дженни запнулась, подыскивая подходящие слова. — Они испорченные, жадные люди. Но хорошо, что ты теперь это знаешь, потому что Луис и Чуло все еще ищут тебя. Они опасны, Грасиела. Может, опаснее тех, кого мы оставили в пустыне.
У Грасиелы задрожали губы.
— Кузен Тито бросил змей прямо передо мной. Он хотел, чтобы они укусили меня.
— Ты вела себя очень смело, и я тобой горжусь. Это очень страшно — быть одной, когда на тебя напускают змей.
Грасиела порозовела еще больше, глаза у нее сияли. Дженни удивилась тому, что девочка так дорожит ее похвалой. Ей даже стало не по себе: насколько Дженни знала, всем всегда было наплевать на ее мнение. Но Грасиела впитывает ее слова как губка. Столь сильное влияние на кого бы то ни было обязывает, что и говорить.
— Держу пари, что ты никогда ничего не боялась, — сказала Грасиела.
— Ты проиграла бы пари. Я много раз испытывала страх, — улыбнулась Дженни.
И в эту секунду существо, перед которым она испытывала особый страх, отворило двери и с важным видом ступило в комнату.
— Сеньора Армихо следует за мной с ужином, — объявил Тай, забрасывая шляпу на гвоздь, вбитый в oстену. — Что случилось с Грасиелой? — озабоченно поинтересовался он, заметив грязь на полу.
— Ничего, — ответила Дженни, и из глаз Грасиелы, едва она поняла, что Дженни не расскажет об эпизоде с мылом, исчезло тревожное выражение.
— Поставьте еду на стол, — попросила Дженни сеньору Армихо.
Та повиновалась и, выслушав благодарность Дженни, удалилась из комнаты. Тай поднял Грасиелу и усадил ее на табурет у стола. Потом придвинул еще два табурета — для себя и для Дженни — и обратился к племяннице:
— Смотри-ка, бифштекс, да еще с помидорами и луком! Не знаю, как вы, дорогие леди, но я не прочь отведать чего-нибудь, кроме бобов и тортилий.