А вот кружевные перчатки и короткая мантилья просто-таки насмешили Дженни. Перчатки превратятся в лохмотья через час-другой верховой езды, а под мантильей Дженни сварилась бы минут через двадцать после восхода солнца. Она сунула то и другое в седельные сумки, нащупав при этом тяжелый кошелек с монетами и пачку бумажных денег. Очень хорошо. Маргарита не забыла и о деньгах.
— Иди сюда, козленок. Пора смываться. — С этими словами Дженни протянула руки к Грасиеле, намереваясь усадить ее на лошадь, но девочка попятилась.
— Я не поеду с тобой! Я хочу к маме! — Грасиела бросила умоляющий взгляд на женщину, стоящую в тени, потом вдруг подбежала к ней и с плачем спрятала лицо в ее передник. — Я ее ненавижу! Я хочу остаться с тобой!
Именно такого поворота событий Дженни и опасалась. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу и перебирая в уме возможные решения. Вплоть до того, чтобы хорошенько стукнуть девчонку, перекинуть через шею лошади и увезти. Или связать ее и заткнуть ей рот перчатками.
Темные глаза другой женщины огнем горели в предрассветном сумраке, испепеляя Дженни. Маргарита сказала и этой женщине, и своей дочери, что сама выбрала смерть, Дженни это знала, но обе они, кажется, обратили свой гнев именно на нее.
Закусив губу, она окинула взглядом светлеющий горизонт. Спустя всего несколько минут поднимется солнце, а Дженни хотела как можно скорее уехать подальше отсюда, чтобы ребенок не услышал залпа, который прогремит в лагере. Да и сама она отнюдь не жаждала слышать эти выстрелы.
Дженни подошла к женщине и глянула в ее обвиняющие глаза.
— Я хочу оказаться подальше отсюда до восхода солнца. Вы меня понимаете?
Она ткнула большим пальцем в сторону Грасиелы.
Женщина наклонилась и сплюнула на землю возле самого подола Дженни. Потом еще раз ожгла ее взглядом и обхватила обеими руками дрожащее тельце ребенка. Заговорила ласково — почти пела, а не говорила:
— Ты помнишь, что сказала мама? Вытри слезки, маленькая моя. Эта американка отвезет тебя к твоему папе.
— Она убила мою маму!
Слезы заглушали слова, но Дженни расслышала их достаточно ясно. Она стиснула зубы и сжала кулаки, готовая надавать девчонке тумаков.
— Нет-нет, маленький цветочек. — Женщина выпрямилась и убрала под изящную шляпку девочки выбившуюся прядь шелковистых каштановых волос. Она послала Дженни убийственный взгляд, потом улыбнулась ребенку. — Ты ведь помнишь? Твоя мама медленно умирала. Теперь она уйдет к ангелам быстро и без мучений. Она будет счастлива так, как никогда не была на земле.
— Она уйдет к ангелам очень скоро, — напомнила женщине Дженни, многозначительно вздернув голову к небу. — Грасиела! Давай-ка садись на лошадь. Мы уезжаем. Прямо сейчас.
Женщина скорее подтащила, чем подвела девочку к лошади.
— Американка будет заботиться о тебе, — сказала она, а ее огненные очи предупреждали Дженни, что, если хоть волос упадет с головы ребенка, она самолично станет преследовать его обидчицу до конца дней и вырвет сердце у нее из груди.
Дженни слегка наклонилась и посмотрела на Грасиелу. Она не знала, какого роста может быть шестилетний ребенок, но перо на шляпке у девочки доставало Дженни до груди. На ее взгляд, девочка выглядела как большая кукла, одетая в миниатюрное подобие модного платья для взрослой женщины. Но кроме изысканной одежды, между матерью и дочерью сходства было мало. Волосы у девочки были каштановые, а не черные, и кожа светлее, чем у Маргариты. Самое удивительное, что дочь не унаследовала материнских глаз — темных, больших и мягких. Ненависть пылала в глазах зеленовато-голубых, как море. Материнскими были породистые нос и скулы, все остальное, видимо, досталось с отцовской стороны, от семьи драгоценного Роберто. Упрямство, как заподозрила Дженни, принадлежало Грасиеле лично.
Чувствуя, что к уже сказанному надо добавить еще что-то, чтобы побыстрее усадить Грасиелу на лошадь, Дженни пригнулась и посмотрела девочке прямо в лицо.
— Ладно, ты меня ненавидишь. Я тебя тоже не люблю. Но мы связаны друг с другом. Это несправедливо, нехорошо, однако… — «О Господи, как это сказала ее нянька?» — Однако твоя мама ушла к ангелам. У тебя остался только папа, и я обещала маме, что отвезу тебя к нему. А ты обещала маме, что поедешь со мной. Так она мне говорила. Это верно?
Грасиела потерла маленькими кулачками в перчатках мокрые от слез глаза.
— Я не хочу уезжать от Марии, от моей двоюродной бабушки Тете и от кузенов.
— Да, но ты должна. Ты будешь счастлива и спокойна у твоего папы. — Дженни не имела ни малейшего представления, правду ли она говорит, и это было невыносимо. — Самое главное, что именно этого хотела твоя мама. Ты и я… мы обе обещали ей, что ты поедешь.
Целую минуту смотрели они друг на друга, потом девочка с плачем кинулась к Марии для долгого прощания. Они бы прощались целую неделю, если бы Дженни не подхватила Грасиелу за талию и не усадила на лошадь. Идиотские юбки помешали ей самой сесть в седло с первой попытки, но вторая увенчалась успехом.
Мария слегка притронулась к бедру Дженни, но не сказала ни слова, когда та наклонилась к ней.
— Я поняла, — пробормотала Дженни. — Сделаю все, что в моих силах.
Потом она предупредила девочку, чтобы та держалась покрепче, и ударила лошадь каблуками в бока. Лошадь поскакала прочь от мескитового дерева, от Марии и от обнесенного стеной лагеря.
Пять минут спустя Дженни услышала выстрелы.
— Это гром, — сказала она Грасиеле, а сама прикрыла глаза.
«Все в порядке, Маргарита. Теперь ты среди ангелов. Не будет больше ни боли, ни крови на твоем носовом платке. Если и прольется еще чья-то кровь, так это моя. А если ты там имеешь какую-то власть, употреби ее в помощь мне и ребенку. Помни об этом, ладно? Сделай все, что можешь».
Они ехали, стараясь избегать больших дорог, до полудня. Дженни не стала бы останавливаться, но почувствовала, что тельце у девочки стало горячим, словно маленькая печка. Они обе были мокрые от пота, когда Дженни, завидев ручеек и тень над ним, решила остановиться, надеясь, что Мария не забыла уложить в переметные сумки еду на дорогу.
Ни слова не говоря, Дженни сняла девочку с лошади, потом подошла к ручейку, опустилась на колени и начала плескать водой себе в лицо. Глубокий и долгий вздох поднял ее грудь, когда вода побежала у нее по шее и намочила высокий воротник.
— От тебя воняет, — объявила Грасиела, опускаясь рядом с Дженни и набирая воду в сложенные ковшиком ладошки. Девочка пропустила воду между пальцами, потом легонько провела по лицу мокрыми ладонями.
— От тебя тоже воняло бы, если бы ты посидела шесть недель в тюремной камере.
Дженни расстегнула воротник и плеснула водой себе между грудей. И даже вздохнула — долгим вздохом — от удовольствия.
Грасиела бросила на нее сердитый взгляд.
— А в твоей тюремной камере были крысы?
— Почти такого же роста, как кошки, — ответила Дженни, вытаскивая шпильки из волос. — Не знаешь ли, в седельные сумки положили ножницы или нож?
— Это правда? — недоверчиво спросила Грасиела, не отвечая на последний вопрос. — Ростом с кошку?
Девочка невольно вздрогнула от страха. Дженни тем временем смотрела на бегущую воду. Она надеялась добраться до Верде-Флорес послезавтра. Надеялась сесть на поезд незаметно для окружающих, не привлекая ничьего внимания. Вряд ли такое удастся, если от нее будет нести так, что быка свалит с ног. Новый вздох приподнял ее плечи. Нестерпимо думать о потере времени, но, похоже, без мытья не обойтись.
Дженни встала, взяла седельные сумки и открыла их в тени низкорослого дубка на берегу ручья. Кто бы их ни паковал, он втиснул в сумки невероятное множество вещей. Дженни обнаружила перемену одежды для них обеих и даже ночные рубашки. Господи, ночные рубашки! Были там и туалетные принадлежности, мешочек со всем необходимым для шитья, небольшая кастрюлька с длинной ручкой, кошелек с монетами, приятную тяжесть которого Дженни ощутила на ладони, и тонкая пачка бумажных денег. Нашелся и кусок мыла, и еще один мешочек, где лежали пакетики с лекарствами. Дженни принюхалась к порошкам и мазям; хмыкнула удовлетворенно, уловив терпкий запах порошка из семян сабадиллы[3]. Она рассчитывала найти это снадобье.
3
Сабадилла, или чемерица, — растение, порошок из его семян используют для уничтожения насекомых