Да, забывать о тете Шуре не следовало. Тетя Шура знать ничего не захочет, слушать ничего не станет, она твердо уверена, что я пе такой, как все остальные, я - сын Гавриила Джакели, и потому для меня должны быть настежь открыты двери всех институтов, ко мне должны применяться все существующие в Советском Союзе льготы. В армию? В какую еще там армию? Куда мне в армию? Мне, "ребенку", который ничего еще в жизни не видел! Дудки! Никуда он не пойдет!
- Дядя Ванечка, скажите ей, что я записался добровольцем!
Дядя Ванечка на минуту задумался, потом иронически улыбнулся:
- В сорок первом я на самом деле пошел добровольцем, она даже этому не верит. Так она и поверит твоей выдумке! А, брось, пожалуйста! - он безнадежно махнул рукой. - Ну, давай выпьем!
- Ванечка-джан, что-то ты мне не нравишься сегодня! - сказал официант, ставя на стол блюдо с шашлыком.
- С похмелья я, Архип... Неси еще пару бутылок!
Дядя Ванечка снова наполнил стаканы.
- Много испытаний создано богом для человека, дорогой мой Автандил, начал дядя Ванечка. - Мне известны два из них: армия и тюрьма... Струсил, сдал в армии - смерть! Изменил, подвел в армии друга - смерть! Я говорю "в армии", то есть я войну имею в виду... В сорок втором наша дивизия под Ростовом оказалась в окружении.
Кто сумел вырваться из кольца - сумел, кто нет - попал в плен...
...У сарая выстроили нас, человек триста, в два ряда.
"Еврей - выходить!" - распорядился немецкий офицер.
Было среди нас два еврея. Вышли.
"Теперь коммунист выходить!"
Никто не сдвинулся с места. Офицер неторопливо постукивал по ладони парабеллумом.
"Што, русски армия нет коммунист?" - спросил он.
Первым вышел наш командир - старший лейтенант Козлов. За ним другие, всего тридцать один человек, и среди них Бухути Авалиани, мой друг, душа-человек, писаный красавец, геркулес с сердцем младенца. У Бухути было трое детей, он бредил ими... Меня любил, как брата, делился со мной последним куском хлеба, ночью укрывал своей шинелью...
Тридцать три коммуниста - те два еврея тоже были партийными - стояли в ряду напротив нас. Бухути смотрел на меня и ласково улыбался... И мне стало стыдно, до того стыдно, что... я вышел жз строя и стал рядом с Бухути.
"С ума сошел? - прошептаж Бухута по-трузински. - Уходи сейчас же! - И он толкнул меня. - Уходи, пока не поздно!"
Я отрицательно покачал головой. Я дрожал от страха и никак не мог унять эту проклятую дрожь... Я боялся, понимаешь ты? Боялся смерти!.. Но уйти я не мог!
Офицер что-то говорил, я видел, как он раскрывал рот и размахивал руками, но голоса его не слышал... Потом перед нами появились немецкие солдаты с автоматами в руках. Шестеро из наших, не выдержав, cпустились на землю и закрыли лица руками. Остальные ребята стояли свободно и гордо смотрели в глаза врагам... - Дядя Ванечка отпил вино, облизнул высохшие губы. - Вдруг Бухути вышел из строя и приблизился к офицеру. Тот быстро поднял парабеллум.
"Он врет, он не коммунист!" - сказал громко Бухути, показав на меня.
Офицер медленно повернул голову, удивленно взглянул на меня, потом не спеша подошел ко мне.
"Ты не есть коммунист?"
Я молча опустил голову. "Сяду, - подумал я, - вот возьму и сяду прямо в грязь, а там пусть будет что будет... Не могу больше... Убьют - черт со мной, лишь бы кончилась эта мука..."
Офицер дулом пистолета приподнял мне голову.
"Мандат!" - сказал он, протянув левую ладонь.
Я стал обшаривать карманы, и это длилось довольно долго, потому что партбилета у меня не было и быть не могло. И офицер понял, что я обманул его. Страшной силы удар в висок свалил меня, и я потерял сознание.
Я очнулся среди трупов. Тридцать три моих товарища лежали вокруг изуродованные, окровавленные, с застывшими на лицах болью, удивлением, ужасом...
Дядя Ванечка умолк и потянулся за вином. Рука у него дрожала. Он поставил стакан, достал сигарету, кое-как закурил.
- Потом? - спросил я.
- Потом... Потом было самое страшное... Было то, во что никто не поверит, а если поверит, то не поймет...
- Что же, что, дядя Ванечка?!
- Я увидел Бужути... Он лежал на спине с закинутой набок головой... И был похож на снятого с креста Иисуса... Под его левым соском запеклась кровь, и клочок окровавленной рубашки он держал в правой руке... Я подполз к нему, приник к его груди и заплакал... Я плакал от радости... Ты можешь понять это?.. Я плакал от горя и от радости. Вокруг лежало тридцать три растерзанных трупа моих друзей, а я был жив, жив, жив! Я мог дышать, видеть солнце, двигаться, плакать! Я был жив, и я плакал от горя и радости!..
Дядя Ванечка был прав: понять такое было трудно...
- До окончания войны я был в плену... Дважды бежал. Ловили. Дважды на спине каленым железом выжигали свастику... Потом вернулся, вернулся из Милана...
Думал, свои пожалеют меня, несчастного, измученного, обласкают, пригреют, оденут, накормят... - Дядя Ванечка грустно улыбнулся. - Ну ладно, что было, то было... Давай выпьем! Выпьем за тебя и твою службу в армии!
Помни, Автандил, дорогой, армия - это экзамен на всю жизнь. Крепись, будь молодцом! И что бы ни случилось, как бы ни было трудно, будь всегда человеком! Знай, человек ценится не стоимостью надгробного памятника, а жизнью, которую прожил на этой грешной земле... Будь честным! Устроить себе хорошую жизнь нетрудно, поверь мне! Человеком быть труднее... У бедной моей Шуры платья сменного нет, попади она под дождь - переодеться не во что... У жены директора моей АТК две норковые шубы.
Недавно обокрали их. И шубы, и кольца, и браслеты на полмиллиона - все нашла милиция. А они отказались признать свое добро... Испугались... Был у нас в плену один... Пищу скрывал. Вставал ночью, когда мы спали, ел один, тайком от нас...
- И что?
- Ничего... В сорок седьмом умер от дизентерии...
А ты не бойся. Слава богу, сейчас мир на земле... Армия - отличная школа. Многое увидишь, многому научишься...
Ну, за тебя, мой мальчик! Пей!
- И за тебя, дядя Ванечка! Я... клянусь мамой...
Я очень тебя люблю... И я...
- Ладно. Знаю... Архип! - крикнул дядя Ванечка. - Счет!
Часов в двенадцать ночи я вернулся домой один, пьяный. Над будкой часовщика горела огромная электрическая лампочка. Сам Рубен сидел на деревянной лавке, перебирал четки.
- Дяде Рубену, вождю часовщиков Грузии, пламенный привет!
Рубен извлек из кармана часы, открыл серебряную крышку, взглянул на циферблат, потом поднес часы к уху, затем раза два постучал ими о колено, снова прислушался, еще раз посмотрел на циферблат и лишь после этого ответил мне:
- Здравствуй! Поздновато стал разгуливать, молодой человек! Словно патруль!
- Я и есть патруль, дядя Рубен! Завтра иду в армию!
Теперь я солдат! Ура-а-а! - заорал я.
- Э, э! Имей совесть! Люди спят! Иди-ка садись со мной!
Я с удовольствием уселся на лавку. Идти домой было лень. Хотелось говорить, шуметь, шутить...
- "Эх, луна, луна моя, от любви сгораю я! Пожалей хоть ты меня-а-а!" затянул я песню.
- Замолчи, сумасшедший, не буди людейГ Сегодня знаешь что здесь творилось? Цирк, настоящий цирк!
- Какой цирк? Ты о чем, дядя Рубен?
- Ва-а-а, не слышал? У Девдариани, на втором этаже, недавно обэхээс конфискацию сделал, это знаешь? Ну вот, сегодня пришли, значит, забирать вещи! Жена Девдариани, Маро, как завопит! "Это, говорит, грабеж! Где, говорит, справедливость! Вещи, говорит, мои, муж, говорит, даже копейки домой не приносил!". Да, И просит, значит, соседей подтвердить, что вещи на самом деле принадлежат ей. Ну, соседи, известное дело: кто с ней в ладах - сказали "да", кто с ней в ссоре - сказали "нет"!
А тетя Пело вконец все дело испортила: "Так вам, говорит, и надо, жулики!" Тут Маро как вцепится в нее и давай катать старушку по мостовой. Тетя Пело визжит, соседей в свидетели призывает: "Я, говорит, эту аферистку в тюрьме сгною, видели, говорит, как она меня била?!"
А соседи, которые с ней в ладах, говорят: "Видели", которые в ссоре: "Ничего не видели!" А одна - у нее в прошлом году кошка тети Пело цыпленка с плиты утащила - на весь двор: "Ты, говорит, посмотри-ка лучше за своей дочерью, четвертый аборт себе делает, шлюха!"