Что ж, и это выглядело вполне натурально: трубку не
брали, просто все куда-то отлучились, вроде как на
картошку в колхоз уехали, хоть это и не по сезону…
Нефедов испытал и другие номера, но всюду было одно
и тоже: трубку или не поднимали или для разнообразия
раздавались короткие гудки «занято». Потеряв всякую, в
общем-то, и не очень великую надежду, Нефедов некоторое
время сидел, глядя на телефон. Кто тут мог ему ответить?
Этот аппарат, чего доброго, сейчас на Земле вообще в
единственном экземпляре. Это ж понятно, что с Юрием
Евдокимовичем он связался не по телефону, а как-то иначе,
просто телефон подключен к этому «иначе…» Его аппарат
здесь не более чем игрушка для щекотания нервов.
6. МЕЖДУ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Из задумчивости Нефедова вывел ручеек, вдруг шустро
пробежавший из ванной в коридор. Охнув и забыв обо
всем на свете, кроме соседки снизу, Василий Семенович
влетел в ванную, одним движением обеих рук закрутил
краны, и до самого плеча сунув руку в ванну,
изливающуюся через край тонкой рваной пленкой,
выдернул пробку. Уж при таком-то потопе скандал сегодня
неминуем. Потом лихорадочно отыскал тряпку и принялся
собирать воду.
42
Минут через десять мокрый от пара и пота, он присел
на край ванны: теперь тут было сыро, слегка пахло
известкой. Конечно же, заблуждение о соседке развеялось
еще в работе, но это не успокоило, ведь если квартира
повторена до мелочей, то вода все равно куда-нибудь
протечет. А куда? Конечно, уж сюда-то дорогая соседка
Зинаида Михайловна не прибежит. Как глупо она, кстати,
поступала, постоянно скандаля, если жизнь была такой,
какой оказывалась теперь. И все равно уж соседку-то с ее
крашенной перекрашенной головой Нефедов встретил бы
сейчас с распростертыми объятиями. А если он промочит,
да замкнет что-нибудь восстановителям? «Ну, – скажут
они, – кого мы и воскресили…»
Еще несколько минут Нефедов сидел, ожидая
неизвестно кого и чего. Потом, понемногу отойдя, сбросил
больничные штаны, надетые прямо на голое тело, и
опустился во вновь наполняемую ванну. Вода приятно
омывала молодое, упругое тело. Хошь не хошь, но все же
это – ты. Ты молодой в этой старой, привычной ванной. А,
может быть, будущее со всеми его событиями, с болезнями
детей, с рождением внуков и с их именами, которые не
надо придумывать, а достаточно вспомнить, с книгами,
которые еще не написаны, но уже созрели в голове: просто
привиделось? Привиделось и воскрешение. На самом же
деле все идет, как шло, и смерть существует настолько, что
если сейчас глубоко задуматься о ней, то она той же
ледяной когтистой лапой стиснет твое сердчишко. Но
опять же, если ему сейчас тридцать и все привиделось, то,
как очутился он в этой четырехкомнатной квартире? В
тридцать-то лет они с Сашенькой жили в коммуналке. Там
у них родился Сережа, а после и Наташа. А эту квартиру
они получили лишь после того, как он ночами на общей
кухне написал два своих романа, и его признали
писателем. И когда стены этой ванной он собственноручно
отделывал вот этим самым молочным кафелем, то помогал
43
ему уже десятилетний Сережка. Так что, какой тут сон… А
психика его, кстати, не столь и пластична, как надеялись
восстановители.
Когда Нефедов, порозовевший от горячей воды,
побрившийся, благоухающий шампунем «зеленое яблоко»,
в свежем белье, прошел на кухню, то за окном была гроза
не гроза, а что-то странное. Привычной молнии не было:
небесный разряд происходил не ярким разрывом неба, а
густой паутиной разбегающейся по всему небесному своду
и оттого необычно ярко освещающей землю. Гром после
этого долетал не сочным высоким перекатом, а
рассеивающимся треском, похожим на рассыпающийся
горох. И Василий Семенович, потомственный
гуманитарий, мало что смыслящий в физике, догадался,
что эта сеть забирает в себя энергию молнии: люди просто
обуздали ее. Но дождь был, как дождь. Хорошо было пить
чай в сорок четвертом веке под густой шум воды,
падающей с неба, скатывающейся с листьев, журчащей с
крыш…
Только что сомневающийся в самой реальности
бессмертия, Нефедов залюбовался этой необычной грозой
и как-то обыденно подумал, что все же странным было бы
и в самом деле не существовать на свете сейчас, когда
шумел этот обширный и, наверное, в чем-то во все
времена одинаковый дождь, когда продолжалось само
время и эта зеленая земная жизнь. «Да уж, – заметив такой