некролог. Василий Семенович слушал и никак не мог
догадаться, кто же из коллег по перу составил текст. По
некрологу он был, конечно, безупречен: перечислялись его
книги и все замечательные человеческие качества,
упоминалось об общественной работе, которой он якобы
активно занимался. Кончилось все это трогательным
обращением: «Спи спокойно, наш дорогой друг. Память о
тебе навсегда останется в наших сердцах…» Нефедов не
выдержал и смахнул слезу. Но не из-за жалости к себе, а
так неизвестно от чего, от самой трогательности момента,
что ли… Или от их искреннего обещания навсегда
сохранить память…
Досмотрев телепередачи до коротких гудков,
призывающих разбудить уснувших и до знакомых заставок:
«спокойной ночи» – на одном канале и: «не забудьте
49
выключить телевизор» – на другом, Нефедов пошел в
спальню, поменял простыни с наволочкой, с минуту
постоял перед окном и лег. В квартире стояла непривычная
и, как подумалось, бездушная тишина. Теперь шумы,
слышимые когда-то от соседей, вспоминались как теплые
человеческие излучения. Наверху, например, жила молодая
семья. У них родилась девочка, и по топоту ножек можно
было догадаться, что ребенок уже начал бегать. Она и
бегала-то как раз тогда, когда нужно было спать: ребенка
никогда не укладывали вовремя, или, возможно,
придерживались какого-то своего режима. Нефедов и не
подозревал, что шаги маленького человечка могут быть
громче шагов взрослого и однажды, вот так же лежа и
глядя в потолок, догадался, что просто ребенок бегает на
пятках: вот тебе и стук. Но теперь от этой тишины было
жутковато. «Ну, да я уж не мальчик мучаться разными
страхами», – подумал Нефедов, и, вздохнув, выключил
торшер. Сон, однако, не шел. Расслабив свою до скрипа
новую грудную клетку, Василий Семенович ждал его
прихода и вдруг: послышалось? Наверху… топот быстрых
детских ножек! Нефедов махом сел, включил торшер,
словно при свете было слышнее, и уставился в потолок.
Направив все внимание на топот, он даже с раздражением
отмахнулся от какой-то другой помехи, но тут же,
напротив, всем слухом обратился к новым звукам: легкой
песенки за стенкой. Песенка была модная и пустая,
Нефедов не раз ее слышал, но все равно не знал. Потом
там раздались громкие позывные «Маяка» и диктор
принялся за последние известия. Нефедов разряжающе
выдохнул. Ну что ж, все верно: одинокий молодой сосед-
очкарик за стенкой перед сном обычно на всю катушку
врубал радиоприемник, который до двенадцати часов не
давал сомкнуть глаза ни ему, ни соседям, зато, заорав в
шесть утра, служил всем безотказным будильником.
Нефедову стало грустно от этих, конечно же,
50
запрограммированных, как бы для его психологического
комфорта, шумов, но какой комфорт, если от этого ты
чувствуешь себя жалким подопытным. Лучше бы уж
откровенная, честная тишина. Не выключая торшера,
Нефедов лег и закрыл глаза. Диктор за стенкой вещал
глуховатым, как и полагается, застенным голосом. Нет, вся
эта имитация была не по душе. Пусть бы хотя бы какой-то
небольшой, но настоящий звук прямо здесь.
«Холодильник!» – вспомнил Нефедов. Он встал, прошел на
кухню и вставил вилку в розетку. Холодильник вздрогнул и
мягко замурлыкал. Вот это была музыка! Пусть этот
холодильник, опустошенный за праздник и помытый
дочерью, поработает теперь в качестве успокаивателя.
Много энергии он не нажжет. Но спать теперь мешало
другое. Засыпание показалось вдруг таким же страшным,
как погружение в настоящее небытие. А что, если душа его
каким-то чудом заглянула в этот мир лишь на один раз?
Вдруг во сне она, снова освобожденная сознанием,
потеряется уже навсегда? Заснешь и оборвешь ниточку…
Нефедов поднялся, присел к окну и стал смотреть на
разноцветье ночного города. Огней было так много, что
они сливались в общее пестрое свечение. Бусинок
леттрамов в небе почти не было. Нефедов просидел минут
десять, как город начал внезапно погружаться в темноту.
На дорожках под самыми ногами прохожих оставалась
лишь самая малая подсветка, а главный свет, словно
освещение в театре, пошел на убыль. Нефедов ничего не
понимал. Что это, экономия энергии? А, может быть,
теперь принято вести лишь дневной, наиболее здоровый
образ жизни? Не найдя уверенного объяснения этому,
Нефедов взглянул вверх и замер. Чистое небо с уже
разошедшимися дневными тучами было усеяно мириадами