вместе с указанием этажей был столбик символов.
Светился, конечно же, квадратик того этажа, где находился
лифт и Нефедов подивился, что этим символом был его
собственный объемный портрет. Видимо, лаборатория по
его восстановлению занимала весь этаж. Не вникая в
остальные, он коснулся самого нижнего квадратика. Дверь,
состоящая из четырех треугольников, вышедших со всех
сторон сразу, легко сомкнулась и тут же разошлась.
Нефедов уж было подумал, что сделал что-то не то и лифт
отказывается везти, как вдруг обнаружил себя внизу,
потому что вместе с дверями лифта открылась дверь на
улицу, где были видны люди. Как произошло это
стремительное, но незаметное перемещение Нефедов не
понял: казалось, лифт просто моргнул своими глазами и
все. Но, вероятно, сейчас было разумней принимать все без
объяснений.
Оказавшись среди людей, он удивился, что не может
понять их речи. Некоторые слова были вроде знакомы, но
не сразу узнавались или из-за неправильного ударения, или
из-за неизвестных слов-приставок. Большинство же слов
было просто неизвестно. Немного побродив между
54
гимнастами, людьми разных национальностей и не
отыскав Виктора, он пристроился к группе бегунов.
Нефедов предполагал, что они бегут по какому-то кругу,
однако в какой-то части этого круга, группа замедлила бег и
остановилась. Взбудораженные, разгоряченные мужчины и
женщины в промокших от пота футболках и майках стали
прощаться друг с другом. Кое-кто, не разобравшись, пожал
руку и Нефедову. Как ни было это смешно, но Василий
Семенович потерял путь к лаборатории. Он стоял,
озираясь по сторонам, когда к нему робко подошла
девушка, которая очень пристально присматривалась к
нему еще во время бега.
– Кажется, вы заблудились, – сильно волнуясь, сказала
она, – я вас провожу.
– Да, – смутившись, ответил Нефедов, – я заблудился.
Но почему вы говорите… на моем языке?
– Наверное, для того, чтобы вы поняли меня, –
засмеявшись, ответила она. – Увы, язык за то время… ну,
пока вы не жили, сильно изменился. А я знаю ваш язык,
потому что работала в группе по вашему восстановлению.
– А ребята мне ничего не сказали.
– Но зачем? У нас ведь было несколько таких групп, а
Виктор, Анатолий и Юрий Евдокимович были уже
последним звеном.
– А как вас звать?
– Мида.
– Интересное имя. А меня Василием Семеновичем.
– Я знаю.
– А ну, конечно, конечно. Значит, мне придется
переучиваться на ваш язык?
– Это не сложно. По специальной программе вы
освоите его за несколько дней. Ну, а если изучать
основательней, то я могла бы помочь. За многими словами
уже целые пласты истории. Хотя есть и очень легкие
случаи. Ну, вот, например, что такое «леттрам»?
55
– Летающий трамвай – это я уже знаю, – смеясь, сказал
Нефедов.
– Ну, вот… – разочарованно сказала девушка, – видите,
как просто. Вначале кто-то из изобретателей назвал его так
в шутку, но это прижилось. А вообще-то, наш язык – это
далеко не совершенство. Язык вашего времени был куда
выразительней. Наш язык – это упадок. Развитие техники
окончательно доконало его.
У спасительницы Нефедова было интересно не только
имя. Она была очень красива, как были красивы здесь все
женщины. У Миды была гибкая, миниатюрная фигурка,
зеленоватые глаза, длинные, прибранные с помощью
хитроумной заколки, рыжие волосы и, пожалуй, самое
потрясающее – веснушки, рассыпающиеся с носа на щеки.
При каждом взгляде, бросаемом на нее, она краснела и
смущенно отворачивалась.
– Одного не могу понять, – сказал Нефедов, – зачем
людям, которые живут не умирая, какая-то утренняя
гимнастика, какие-то упражнения?
– Да, – согласилась Мида, – физические упражнения,
как средство поддержания здоровья, нам вроде бы и не
нужны, но для нас это удовольствие. Говорят, что нечто
похожее, правда, как бы сказать с некоторой натяжкой,
произошло когда-то с сексуальными влечениями. Если
вначале они были необходимы лишь для продолжения
рода, то после, когда человек стал культурней, эти влечения
превратилось в одно из удовольствий…
Еще издали у входа в лабораторию Нефедов увидел двух
мужчин в спортивных костюмах. Высокого Виктора с его
бородкой и атлетическим сложением он узнал теперь сразу,
а Толика, низкого и чуть округлого, как его улыбка и,
пожалуй, как сама его натура, признал уже вблизи.
Нефедов сконфужено, оттого, что заблудился, торопливо