серебристого волоска в этой пряди, до каждой реснички,
была совсем рядом. Нефедов нагнулся к ней и вдруг
ощутил особенный запах ее волос, которого не знал уже
столько лет, но который иногда словно вспыхивал в нем.
Этим запахом была осенена вся его жизнь, а теперь этот
запах и вовсе был воплощением всей его жизни.
– Сашенька, – тихо, с подступившими слезами, позвал
Нефедов.
80
Не слышать его в такой близи она просто не могла. И
все-таки не слышала. Из-под ножа, тонко отточенного
Нефедовым на оселке, распускалась длинная лента
кожуры. Для кого она чистит сейчас свою картошку?!
81
Василий Семенович прикоснулся к ее локтю и тут же
отдернул руку: локтя просто не было. Не поверив в это, он
тут же обеими руками попытался осторожно, словно
песочную, взять ее за плечи, но там вообще ничего не
было кроме пустой, хотя и вполне предметной иллюзии.
Нефедов остолбенел. Одно дело, когда такая иллюзия:
московский прохожий и другое, когда родной человек…
Растерянный Нефедов продолжал стоять рядом с ней.
Жена, собрав все очистки, бросила их в ведро под мойкой,
стала наливать воду в кастрюльку и вдруг, кажется, от того,
что шум воды напомнил ей о возможности звуков, что-то
тихонько запела. Нефедову показалось, что его новое,
сильное сердце вот-вот сорвется от такой нагрузки.
Совершенно обессиленный он вышел из кухни и как-то
боком, вяло опустился на диван.
– Не думал, что ты будешь так переживать, –
сочувственно и даже виновато сказал Юрий Евдокимович.
– Ты же понимаешь, что там ничего не было… Только
видимость одна…
– Да понимаю я, понимаю! – с отчаянием проговорил
Нефедов, закрыв лицо ладонями.
Приходя в себя, он с минуту просидел неподвижно.
Юрий Евдокимович не тревожил его.
– Прости, пожалуйста, меня за слабость, – снова
заговорил Василий Семенович, – но ведь она, как живая…
– В том-то и дело, что «как». Удивительно, что, обретя
бессмертие, ты продолжаешь жить чувствами жизни, в
которой была смерть. Тебя почему-то не утешает мысль,
что все потом будет.
– Ты прав, – успокаиваясь, согласился Нефедов, – надо
как-то перестроить себя, но если б ты знал, какое
одиночество я здесь чувствую.
– Одиночество? – даже с некоторой обидой переспросил
Юрий Евдокимович.
82
– Нет, вы, конечно, хорошие люди. Вы, как боги,
сделали для меня нечто сверхвозможное, но мое
одиночество в разрыве связей с другими людьми. И даже
та истина, что смерти нет, для меня вроде бы и не истина,
ведь я не могу разделить ее с тем, с кем единственно я
соотносим.
Старший восстановитель слушал, грустно покачивая
головой.
– И все же человек, личность – это чудо необъяснимое,
– проговорил он, будто сам для себя. – Ты ведь, можно
сказать, был просеян нами на атомарном сите. Ради
любопытства мы даже прогнозировали твое поведение,
мысли, чувства и все выходило, как нам казалось,
достоверно. А ты вдруг зажил совершенно
непредсказуемо…
– Ну, что я поделаю с собой, – пожав плечами, сказал
Нефедов.
Юрий Евдокимович, растрогавшись его неуместной
виноватостью, ободряюще хлопнул по плечу и поднялся.
– Ну, все! На сегодня хватит, – подвел он итог. –
Пообедаем и отдыхать. Я тебя понимаю. Это синдром
адаптации. После откачки возраста нечто похожее бывает и
с нами. А у тебя это, конечно, потяжелее.
Вернувшись домой, Василий Семенович весь остаток
дня провел в кабинете, листая собственные книги,
просматривая неоконченную рукопись романа. Конечно,
новый мир был прекрасен, и Нефедову хотелось понять
отразилась ли искра его прошлой мизерной жизни на что-
нибудь в этом мире. Любопытно было беспристрастно
взглянуть теперь на свою давно отшумевшую жизнь.
Когда на город опустились теплые, уютные сумерки, он
устроился у телевизора и стал смотреть программу
очередного дня своего времени, как бы продолжая жить
там. По программе начинался какой-то многосерийный
фильм и Василий Семенович, игнорировавший обычно
83
длинные фильмы, теперь обрадовался ему, как некому
стержню своего времени в несколько дней. Читая титры,
он с особым удовольствием обнаруживал имена знакомых
актеров. Он уже увлекся действием, полностью уйдя в свое
время, как вдруг зазвонил телефон. Нефедов заполошно,
ничего не соображая, бросился в кабинет, схватил трубку и
потом, слушая то, что ему говорили, еще целую минуту не
мог сообразить, из какого времени ему говорят.