Канник облегченно вздохнул.
— Но думаю, что ты ничуть не сожалеешь о содеянном.
— Чего-о? — в ужасе переспросил Канник.
— Эркки мертв, а значит, он не разболтает. Ты его опередил. Именно поэтому ты первым побежал к Гурвину. Пока Эркки не успел обвинить тебя, ты обвинил его. Потом чокнутому Эркки все равно никто не поверил бы.
В этот момент к ним подошла Маргун. Посмотрев на них, она нервно кашлянула.
— Что-то случилось?
Сейер кивнул, и Маргун забеспокоилась еще сильнее.
— Канник, — она словно хотела разорвать эту пугающую тишину, — зачем ты надел сейчас эти мокасины? В них ты пойдешь на первое причастие к Карстену! И куда ты подевал кроссовки?
Канник опустил лук. Его сердце бешено застучало, а к лицу прилила кровь. Будущее наступило.
Возможно, все было вот как. Канник взял лук и пошел в лес. Подстрелив ворону, он уже собрался домой, но вдруг передумал и решил заглянуть к Халдис. Возможно, он видел, что она, повернувшись к дому спиной, пропалывает огород. Он прокрался в дом, открыл хлебницу и вытащил бумажник. Может, он обнаружил бумажник случайно, но Канник вполне мог знать, где она прячет деньги. И он уже выходил, когда, к своему ужасу, увидел прямо на лестнице Халдис с тяпкой в руках. Канник перепугался. И, по обыкновению, сперва сделал, а подумал лишь потом. Он попытался выдернуть тяпку у нее из рук, наверное, это получилось не сразу, но потом женщина уступила, и оружие оказалось в руках у Канника. Во взгляде Халдис читались ужас и гнев. Мальчик поднял тяпку и ударил. На нем были перчатки для стрельбы, и отпечатки получились нечеткими. Халдис упала. Канник выскочил из дома и побежал. Возле колодца он на секунду остановился и оглянулся, внезапно заметив среди деревьев что-то темное. Мальчик понял, что его засекли, и помчался вниз по склону, но по дороге потерял бумажник. Подойдя к дому, Эркки увидел тело Халдис. Возможно, он тоже заходил на кухню, бродил по дому, трогая двери и подоконники. И его кроссовки тоже наследили. Неподалеку он наткнулся на бумажник, который обронил Канник. Эркки положил бумажник во внутренний карман и пошел дальше. Это настолько ужаснуло его, что он устремился в город, поближе к людям. А Канник добежал до ленсмана Гурвина и сообщил о том, что Халдис мертва. Убийца вряд ли стал бы сам сообщать о таком в полицию. К тому же возле дома Халдис мальчик кое-кого заметил, причем очень вовремя. Чокнутого Эркки. Как там сказал Морган?
«Они следили друг за дружкой, как два цепных пса».
Сейер вытащил мобильник и набрал номер Скарре.
— Новости есть?
Сейер осмотрелся.
— Можно и так сказать.
Из окна машины Сейер оглядел лес в легкой дымке. Если бы сейчас можно было окунуться в море… Избавиться от этого пыльного зноя…
— Звонил кто-нибудь? — непринужденно спросил он.
Скарре помолчал. За последние сутки у него зародилось подозрение… И сейчас в Скарре словно чертик вселился.
— Кто именно?
— Господи, да откуда мне знать!
— Нет, никто не звонил, — ответил Скарре.
— Ну ладно.
Они вновь замолчали.
— Что-то случилось? — спросил Скарре.
— Эркки не убивал Халдис.
— Ну конечно. Очень важная новость. Повтори еще раз. Придумай что-нибудь новенькое.
— Я не шучу. Это не Эркки.
— Ну, нет так нет. — Помолчав, Скарре наконец сказал: — Похоже, я понял, к чему ты ведешь. Звонила одна девушка. Она работает кассиршей у Бриггена и вспомнила кое-что важное.
— Выкладывай.
— Один из приютских мальчишек несколько раз ездил вместе с Оддеманном к Халдис. Помогал. Что-то вроде подготовки к взрослой жизни. Угадай кто.
— Канник…
— За работу ему давали шоколадку. И он мог знать, где спрятан бумажник. — Сейер кивнул, а Скарре продолжал: — И еще. Тут кое-кто заходил…
— Кто именно?
— Доктор Струэл.
— Ясно. И чего она хотела?
— Откуда же мне знать?.. Она попросила у меня лист бумаги и конверт и оставила тебе записку. Конверт найдешь на столе.
Сейер нажал на газ. В голове появились самые разные мысли.
— Якоб… — начал он, злорадно усмехнувшись, — ты ведь понял, что все это означает?
— Ты о чем это?
— Придется тебе прыгать с парашютом.
— А-а… Ну да…
Скарре вновь надолго замолчал.
— Но честно говоря… Я не особо люблю пари. Для меня все это не имеет никакого значения. И если ты не станешь прыгать, я не перестану тебя уважать.
— Но и уважать сильнее вряд ли станешь, верно?