— Я поняла. Пусть папочка не беспокоиться обо мне, а вот Чорт подорвет свое здоровье, выпутываясь из юбок молодой жены. Он еще ни разу не навестил сестру.
Господин Крыс мерзко хихикнул. Я поглядела на него Долгим Изучающим Взглядом. Он умолк, и начал съеживаться, обращаясь в серую, упитанную крысу. Нет, совершенно определенно, в этом обличье он вызывает больше симпатии.
— И сюда не приходи без крайней нужды.
Стоило вспомнить о Чорте, как он тут же явился.
— Мариша, Мариша!
— А-а, милый братец, наконец, ты нашел время проведать несчастную сестру!
— Мариша, зачем ты опять препираешься со мной?!
— У меня скверный характер. Это удовлетворительное объяснение?
Чорт улыбнулся прежней своей улыбкой.
— Вполне, сестренка. Но что за каприз? Что ты делаешь тут? — он брезгливо оглядел нехитрое убранство камеры. — Здесь, наверное, мокрицы и крысы...
— О, да! Все имеется в необходимых количествах, чтобы доставить неудобство узнику.
— Ты спишь на этих досках?! — с ужасом прошептал Чорт.
— Как видишь...
— Но зачем?! Всеслав сказал, что ты можешь пойти домой, когда захочешь, — он оглядел камеру. — И колдовства в этом месте не больше, чем воды в решете. Ты могла бы это сделать полудюжиной способов... Идем домой!
— Ни за что! — запальчиво воскликнула я. — Здесь, по крайней мере, меня никто не обижает и беспокоит!
Как я уже говорила, подземелье освещалось редкими и тусклыми масляными лампами, но, по-моему, Чорт покраснел.
— Ты знаешь, — сменил он тему, — в парке, между кварталами Грамотеев и Параситов выросла Башня. Очень уродливая. Все думают, что это проделки Болиголовов, но они упрямо отказываются от этой чести.
— Вот как?! — спросила я холодно, хотя новость меня заинтересовала. Молнии ночью ударили в той стороне, и, вероятно, между этими событиями имеется связь.
Чорт замолчал, ожидая моей реплики. Но так и не дождался.
— Скоро ремонт в нашем доме закончат, — сказал он, оправдываясь.
Наконец-то я вижу раскаянье, хотя, поживет годик-другой со своей Карой, и это будет его привычным состоянием.
— Но это нелепо! — горячо воскликнул он. — Ты должна вернуться! Обещаю, мы будем вести себя прилично, а Кару я попрошу быть с тобой любезнее.
— Ха! — и я повернулась к нему спиной.
Чорт еще немного постоял, а потом развернулся на каблуках и вышел.
И три часа не истекли, как топот многих ног нарушил уединение моего тихого убежища. В коридоре вспыхнул яркий свет — я с непривычки зажмурилась. Загремели, застучали, захлопали. Наши домашние слуги тащили перины, подушки, накрахмаленное белье, столовое серебро, фарфоровый чайный сервиз, банки с ароматическими маслами, кастрюли с горячим обедом. Прости Праматерь их глупость! Я онемела от изумления. Впервые за двадцать лет моей памяти я вижу, как моего прекрасного брата мучит совесть.
Или он просто выселяет меня из нашего фамильного особняка?!
Эта мысль несколько отрезвила, возвратила дар речи, и я приказала вернуть все в дом немедленно. Христя, наш старый слуга-домоправитель, заворчал, попробовал пристыдить, но я велела ему убираться. Он что-то пробормотал себе под нос о моем несносном характере, и пообещал нажаловаться мамочке.
— Что и платья обратно? — сварливо буркнул он.
— Платья?! — в этом вопросе не стоит проявлять легкомыслие. — Платья оставь, а шкаф не надо!
Постепенно мой быт в тюрьме налаживался. Пришлось взять простыни (солома в тюфяке кололась), одеяло (в камере было холодно, а простудиться я не хотела), кое-какие умывальные принадлежности, белье и прочие необходимые мелочи. Не получилось питаться черствым хлебом и водой — Сибилл взял в привычку обедать у меня. Это он объяснил так:
— Твое упрямство вынуждает меня пойти на эту жертву. Вместо того чтобы обедать с нежными родственниками, рассуждая о делах, я спускаюсь в зловонное подземелье, рискуя встретиться с крысой или пауком. Но позволить тебе уморить себя голодом или заработать расстройство желудка я не могу. Я защищаю честь семьи и не допущу, чтобы господин Чорен говорил потом, будто Болиголовы не умеют обращаться с собственными пленниками.
Без пяти минут шесть каждый вечер слуги вносили стол с кушаньями, кресло для Сибилла, зажигали свечи. Потом являлся он сам. С каждым днем он казался все утомленнее и печальнее — ответственность явно тяготила его.
— Как прошел день, Мариша? — грустно спрашивал он.
— Отвратительно, скучно — со вздохом жаловалась я. — А у тебя?