В память о Раббие-бегим и назвал Шариф-бобо свою внучку. А четки он хранил всю жизнь, берег, как последний патрон, на трудный час жизни. И вот теперь этот час настал. Шариф-бобо решил навлечь божью кару на экспедицию Баскакова.
— Дедушка, что ты здесь делаешь? — внезапно окликнула его Раббия, когда ей надоело наблюдать за странным поведением деда.
— Не мешай, — отмахнулся старик от внучки, даже не повернувшись в ее сторону.
Раббия последовала примеру деда и тоже взобралась на валун.
— Дедушка, ну что ты все-таки здесь делаешь в такую рань? — уже более требовательно спросила Раббия.
Зная настойчивый нрав внучки, Шариф-бобо сменил тон, голос его стал задушевным, ласковым.
— Иди домой, внученька, чай поставь, я скоро вернусь.
Раббия спустилась с валуна. Спрятав четки за поясной платок, вслед за ней засеменил и Шариф-бобо.
…К обеду в тот же день с гор вернулся Баскаков. По его настроению было видно — что-то в горах случилось.
— Как дела, сынок? — осторожно спросил его Шариф-бобо.
Баскаков нехотя ответил:
— Дела — как сажа бела.
Старый Шариф-бобо знал, что у русских это обозначает — «хуже некуда». И мысленно воздал хвалу замечательным четкам.
Начальник экспедиции спешно собирал какие-то документы. А Шариф-бобо крутился тут же, далеко не уходил. Вот Баскаков завел экспедиционный уазик, крикнул старику:
— Шариф-бобо, останься тут за хозяина. Я в Ташкент еду по делам, на несколько дней. Машину оставлю на центральной усадьбе, у Майлиева. Как только с гор вернется Халил, пусть пригонит ее в лагерь.
— Хоп, хоп, начальник, все сделаю, как сказал, — любезно заверил Шариф-бобо.
Баскаков уехал, а Шариф-бобо бегом, точно молодой, поспешил к валуну. И опять за свое — давай смотреть из-под ладони в сторону, где был виден разрыв горного кольца, где работала экспедиция.
Услышав урчанье машины, из-за глинобитного забора выглянула Раббия. И опять увидела у реки на валуне своего деда. «Что это дедушка зачастил туда?» — с удивлением подумала Раббия и направилась к нему.
Заметив внучку еще издали, Шариф-бобо придал своему лицу печальное выражение. Заговорил первым.
— Ты, наверное, внученька, удивляешься, что я глазею на те скалы. Скажу тебе, чтобы и ты знала. В эти дни годовщина нашей свадьбы с твоей бабушкой. Ровно шестьдесят лет назад это было. Полюбил я быструю, как козочка, девушку и послал к ней сватов. А она им и говорит: «Пусть жених вон из той каптархоны, пещеры, что на высоте двухсот метров в скале, достанет молодую горлицу».
Глаза у Раббии заискрились, и она воскликнула, обняв старика:
— Ой, как интересно. Дедушка, и неужели ты полез на такую страшную высоту? — Раббия тоже посмотрела в сторону скал, где еле угадывалась черной точкой каптархона.
— А как же, внученька, ведь я любил твою бабушку и не хотел, чтобы она досталась другому. Вот и выполнил ее условие. Забрался в каптархону. Только я не снизу к ней подбирался, это невозможно, а спустился на аркане с верхнего гребня скалы. Там до пещеры не более двадцати пяти метров.
— Ну и молодчина ты, дедушка! Вот за это я тебя еще больше любить буду. — Она засмеялась и побежала к реке. — Вот и я кое-кого испытаю! — озорно выкрикнула она, но голос ее потонул в шуме горных вод.
Еще через день Шариф-бобо на утренней зорьке опять направился к валуну. На этот раз он предусмотрительно закрыл спящую Раббию на замок и даже на окно ее комнаты опустил камышовую циновку. На восходе солнца он вновь произнес слова заклинания, и на четках еще на один лунный камень стало меньше.
Когда же Халил с товарищами привез стонущего Сумарокова, Шариф-бобо тут же исчез в своей глинобитке. Его лихорадило.
— О, аллах! — шептали его морщинистые губы. — Ты услышал мою молитву.
А Раббия уже помогала Халилу укладывать Сумарокова поперек лошади, ибо сидеть в седле он не мог. Через несколько минут они тронулись в путь. Халил понимал, что медлить нельзя. Нужно скорее добраться хотя бы до совхозной больницы.
К вечеру Халил вернулся в лагерь один. Больного в район, по указанию Майлиева, повез главврач кокдарьинской больницы, Раббия вызвалась ему помочь. Она и слышать не хотела о возвращении домой.