-- Что у нас с вами за игрушечка припасена для Валентины Ивановны? -- спросил хирург медсестру.
Та подала ему что-то резиновое, сложенное вчетверо, и для Валентины абсолютно непонятное. "Может, шутит", -- подумала она. Хирург взял и разложил резину на ладони.
-- Зайчик, -- очень даже симпатичный, -- и подал его Валентине.
-- Вот эту игрушечку, -- пояснил он, -- надо будет почаще надувать, а потом воздух спускать. Легкие должны работать более активно, чтобы, не дай Бог, не случилось пневмонии.
-- Доктор, а когда домой выпишут?
-- О-о, как не терпится домой попасть, -- улыбнулся хирург. -- Еще и не лечились, а уже к семье потянуло. Значит так, если все пойдет нормально, то через недельку можно и домой, но с условием соблюдения больничного режима. А в общую палату переведем, как только ваша дочка придет. Мне сказали, что она заканчивает медицинское училище, вот пусть и поухаживает за мамой. Есть еще вопросы?
-- Все ясно, -- бодрей прежнего ответила Валентина.
-- Главное -- не раскисать, а двигаться, двигаться, -- сказал Николай Петрович и вместе с медсестрой вышел из палаты.
Перед обедом в палату вошла врач анестезиолог: женщина средних лет, хрупкая, подвижная. Она уже перед операцией Валентине вселяла уверенность, что все будет нормально. Ее имя и отчество запомнить было легко -- Тамара Егоровна: надо же, дочь тоже Тамара и Егоровна.
Улыбнувшись, Тамара Егоровна потрогала теплыми пальцами руки и ноги Валентины.
-- Чувствуете? -- спросила она.
Та кивнула головой.
-- Вот и хорошо, хотя они пока что неподъемные, так?
-- Да, но пальцами шевелю и руки стала поднимать. Утром было невозможно.
-- Вот видите, все еще будет нормально. Теперь, что касается еды. Кушать можно пока жидкое: кисель, чай, бульончик. Потом наверстаете.
-- Наверстаю ли?
-- А почему нет?
-- Желудок-то какой?
-- Будете почаще питаться и все поправится.
-- Чего только от больных не наслушаешься, -- сказала Валентина с тревогой в голосе.
-- Поменьше слушайте и живите своим умом, так будет лучше и спокойней. Это мой вам совет.
-- Но ведь доля правды в разговорах есть?
-- Я же вам уже говорила, что если вовремя прооперироваться, то проблема, в основном, снимется. Смотрела ваше дело, болезнь не запущена.
-- Спасибо, доктор, за добрые слова.
-- Я к вам еще зайду, постарайтесь успокоиться и выбросьте из головы разговоры, о которых говорили.
Врач ушла, а Валентина, закрыв глаза, стала думать. Времени-то сколько свободного -- лежи и думай, думай. Верно сказала докторша -- добрая душа, надо жить своим умом.
О коварной раковой болезни раньше слышала, но никогда не думала, что болезнь коснется и ее. В поликлинике и диспансере доктора говорили, что никакой это не рак, а надо лишь удалить мешавшую язву. Об этом говорил и Антон. Зачем обманывал, ведь все знал? Видно решил так заманить на операцию? Мысли крутились одна за другой, обрывались, вновь возникали, но больше думала о доме, семье, об Антоне. Если вдруг умрет, а Валентина и это допускала, то за Тамару она была спокойна. Семья у старшей дочери -- хорошая. Егор тоже подыщет себе одинокую женщину, а может, и холостяком останется. Уж он-то ясно, что не пропадет. А вот младшенькой нелегко придется. Навернулись непрошеные слезы.
Хорошо, если б муж попался, такой как у Тамары, тогда и умирать не страшно. Почему же Лена не едет? Или что случилось? Антон хорошо придумал, чтобы дочь за ней ухаживала. Через неделю выпишут, а как будет дальше? Что если с операцией запоздали? Ведь и сама в этом виновата: тянула, тянула, все на что-то надеялась. А с раком шутки плохи. Если опоздала, то и жить останется всего ничего. Вовремя, однако, Тамара с внуками приехала; будто знала, что придется проститься. А может, и нет? Антон им небось всю правду рассказал.
Как же лучше вести себя? Делать вид, что ничего не знает и ни о чем не догадывается? Но это же глупо и никто не поверит. Голова от думок кругом шла.
Перед тем как забыться, вспомнила, что через четыре дня -- Восьмое Марта. В этот день дома сидели бы за столом. Теперь такого стола не будет и семейного веселья не будет. Чему веселиться? Интересно, кто в этот день к ней приедет? Забылась потом и уснула.
XVI
Если Валентине приходилось принимать какое-то важное для семьи решение, то она долго взвешивала все за и против. Но уж если решение было принято, то заднего хода не давала, а ее настойчивости и упорству можно было позавидовать. Так было с замужеством (любила-то Михаила, а не Егора), но жила и терпела мужа. Точно также решался вопрос по переезду в город, уж как не хотела она переезжать из села. А переехав, не роптала. Изводила себя со сдачей анализов, полагая, что все обойдется, но потом с мнением врачей согласилась. Первые дни после операции Валентина не находила себе места, ее все раздражало и угнетало. Затем перенастроилась: больше стала ходить, соблюдать диету, принимать лекарство, а главное, старалась не раскисать.
От кого-то из больных услышала о пользе креолина. Якобы он, если принимать в небольших дозах, не допускает распространения раковых метастазов. Пожить-то хотелось и чего ради этого не сделаешь. Антон привез пузырек креолина. Первую каплю этой вонючей жидкости, разбавленную в стакане теплой воды пила в туалете, чтобы никто в палате не видел. Всего-то добавила в стакан капельку креолина, а вода стала как молоко белой и вонь просто дикая. Перекрестилась, закрыла глаза, зажала пальцами нос и выпила. Сразу же, без выдоха, проглотила чайную ложку меда! Каждодневно настраивала себя на то, что для выживания у нее все имеется: муж, дети, внуки, брат Антон. Они были для нее как огонек, который согревал душу, как чудесный стимул в жизни. Твердила, что жизнь дана в радость, не только для себя, но и для близких. А если в радость, то волнениям и тоске в душе места не должно быть. Другой-то жизни не будет, одна она у каждого человека. Болезнь заставила Валентину оглядеться, примерить свое горе с чужим, сравнить свою беду с бедой и горем других. Хотя и неутешительное это занятие, но пришла к выводу, ей пока Бога гневить не следует.
С дежурством Лены жизнь вообще посветлела. Видела, как дочь переживала, хотя и старалась этого не показывать. Но разве мать обманешь? Разве от нее скроешь? После операции навестили все, кого ждала: Егор, Тамара, Антон. Внуков пока не было, но они вот-вот приедут. Разговоры были обычные: о ее самочувствии, о домашних делах, о всяких новостях. В первый приезд Антона Валентина ему с обидой высказала:
-- Что же ты, брат, знал, а сам смолчал?
Брат попросил не обижаться, так надо было. И он вообще-то прав.
С помощью Лены стала больше двигаться. Начинала с того, что училась сидеть и вставать. Теперь вот ходит. Вчера ее увидела шедшая навстречу Тамара Егоровна и похвалила. Сказала, что все идет нормально.
Сегодня с Леной спустилась этажом ниже, завтра начнут спускаться на первый этаж. Утром дочь сказала, что дома без перемен. Это она для поддержания у матери хорошего настроения. Сама же вчера говорила, как отец сетовал, что без матери дома пусто и все ждут ее возвращения. Особенно обрадовало то, что Егор пообещал заняться пристройкой.
-- Хватит, -- говорит, -- матери в кухне-клетушке крутиться.
Тамара с внуками живет в основном у сватов. Домой уезжать собирается сразу, как только из больницы выпишут мать.
После очередной прогулки по коридору и вверх-вниз отдыхала, а Лена сидела рядом и читала какую-то книжку. Утром, как только пришла, стала подозрительно принюхиваться и водить носом.
-- Не пойму, -- сказала, поморщившись, -- откуда такой противный запах?
Валентина пожала плечами. А запах-то был от креолина. Она только что приняла очередную дозу. Как всегда, набрала в стакан теплой воды, зашла в туалет, добавила в воду каплю креолина, а потом, зажав нос, выпила и быстро заела ложечкой меда. После походила по коридору, чтобы запах чуть-чуть прошел.