Прошло время, все изменилось, и в моей вселенной он возник и задерживался теперь совершенно случайно, в этом не могло быть никаких сомнений. Это его волшебное и мелодраматичное появление перед театром, как раз когда я вертел в руках телефон, решая, могу ли я, имею ли право… Совсем как в кино. Как в глупом сериале.
Должно быть, он хотел сказать мне что-то напоследок, расставить все точки над “i”, окончательно попрощаться… Извиниться, как это принято, “за все”… пожелать счастья в личной жизни и профессиональных успехов… на вопрос “как дела?” легко пожать плечами и улыбнуться… ответить: “все хорошо, приезжай как-нибудь - посмотришь”… передать привет родителям, отдать ключи…
Он говорил что-то про ключи… Все кружилось, и небо кружилось так быстро, отдалялось, будто всасывалось в воронку… Но ключи - что-то про ключи врезалось мне в память.
Да, вероятно… Скорее всего, точно!.. Теперь, когда его новая жизнь вошла в колею - зачем они ему?.. Старые ключи, которыми, к тому же, уже ничего не открыть.
Совершенно незачем, только мешаются под рукой. И он как раз собрался мне их отдать, когда я так по-идиотски свалился ему под ноги…
Конечно, он испугался. Любой испугается, если перед ним упадет человек, любой станет переживать, любой вызовет скорую - конечно, разумеется… Он остался со мной до того момента, как я пришел в себя - и это больше, чем стал бы делать просто сочувствующий незнакомец… Но мы все же не чужие… Мы все же были когда-то не чужие друг другу люди, так что…
Так что он остался.
До этого момента.
И сейчас наконец отдаст их мне… старые ключи. Он не знает еще, что замки поменяли… В двери и внутри нас - поменяли. Пришел дружелюбный человек в рабочем комбинезоне и - раз-два, получите-распишитесь.
Или знает?.. Я успел сказать ему? Не помню…
Но неважно: он отдаст их мне, и я стану носить их с собой, его ключи от моей вселенной… Буду притворяться, что только что открыл ими дверь - старыми ключами открыл дверь в старую жизнь. Где он был, где смотрел на меня сине-сине и крепко держал за руку, словно и правда боялся потерять. Где я не мог представить его таким… как сейчас.
Ту дверь в ту жизнь… Теми ключами. И стану класть их на ночь на столик у кровати.
Какая это все же глупость. Глупость!..
А он… Ему пора.
Сейчас я скажу ему об этом.
Скажу, что ему пора возвращаться туда, откуда он пришел - к себе, к своей новой жизни.
Буквально совсем недавно я так много хотел сказать ему, но, к счастью, не успел. К счастью, отключился раньше и, кажется, вовремя прикусил язык, так что теперь ничто не кольнет его совесть. Не повиснет кандалами на ногах, когда он встанет с этого стула, подаст мне напоследок руку и закроет за собой дверь.
Ему пора. В конце концов, уже очень поздно, он и так провозился со мной бог знает сколько времени, а теперь еще и вынужден сидеть у моего изголовья, будто я какой-то умирающий, что за чушь…
Нет-нет, сейчас мы попрощаемся, пообещаем звонить и даже при случае пропустить по стаканчику, прекрасно зная, что не станем делать ни того, ни другого, пожмем друг другу руки и вернемся: я - к себе, а он… Может быть, он приехал навестить мать с Матиасом и останется у них, или поедет в свою квартиру.
Где, может быть, его кто-то ждет… Кто-то открыл его дверь своими ключами и теперь ждет и не ложится, хотя уже очень поздно и этот “кто-то” уже давно устал… И он тоже… Устал и хочет спать.
Белые лампы, острый медицинский запах, чуть стягивающее ощущение у виска и шуршащий пластырь… холодок по коже у локтя, где разрезали рубашку, чтобы поставить капельницу… гулкие голоса за дверью и неловкая тишина между нами - вот что было реально, вот что была моя жизнь “здесь и сейчас”. А остальное… Остальное я себе придумал, только и всего.
Давай.
Ну же.
Я облизал губы - их сильно сушило, должно быть, от лекарств, и в горле словно насыпало мелкого песку. Он заметил, что я стараюсь сглотнуть, протянул руку и взял с подставки у изголовья пластиковый стаканчик.
- Хочешь воды?
Воды?.. Воды…
Да, я хочу воды… Как я хочу воды!.. Я, кажется, совсем высох, и мои листья рассыпались пустой пергаментной трухой по ветру… Я хочу воды…
Воды! Но не этой, осужденной за какие-то страшные преступления и заключенной в пластик, отрезанной от мира, лишенной свободного течения - нет… Нет, я хочу другой воды!..
Хочу, чтобы вдруг поднялся ураган, чтобы заорал ветер… чтобы небо рычало… чтобы дождь лупил наотмашь по лицу, чтобы кипели лужи, а по земле неслись прочь грязь, кровь и пустые слова… прочь, вон!.. чтобы ты держал меня мокрой рукой, и мы бежали вперед, к стоянке… чтобы ты смеялся… невозможно счастливо и сине, как раньше… хохотал в голос… чтобы вода текла по твоим волосам, по лицу, заползала в рот… чтобы ты громко фыркал, и капли веером разлетались от губ… чтобы у машины ты чертыхался и искал ключи в кармане…. и чертыхался снова, потому что вода попадала бы тебе за шиворот… тонкими холодными струйками стекала бы по шее на спину… в салоне я пил бы ее с твоего тела… большими глотками, жадно, скоро, теряя голову… капли барабанили бы в крышу, прозрачное струящееся покрывало на ветровом стекле… твои волосы, они приклеивались бы к моим рукам, ласкались бы к ним… запах влаги, резиновых ковриков, отдушки… и твой запах… твой…
- … или тебе взять что-то в автомате?
Я покачал головой и улыбнулся.
- Нет, не надо. Воды достаточно.
Под его пристальным, словно проверяющим, взглядом я сделал пару глотков и отдал стаканчик. Он поставил его на место и снова сложил ладони на коленях. На большом пальце правой руки у него воспалился заусенец, время от времени он теребил его ногтем.
Я осторожно приподнялся и сел, облокотившись плечом на стену. Он машинально качнулся вперед, чтобы помочь, но я жестом удержал его и улыбнулся - дал понять, что прекрасно справлюсь и сам, один.
- Ты давно приехал? - спросил я.
- Сегодня, - он прочистил горло и уточнил: - То есть уже вчера, вечерним рейсом.
- Понятно.
Несколько долгих секунд затем мы молчали, оба в тщетном поиске подходящей темы для светского разговора.
- И когда тебе обратно?
- Мне нужно быть на площадке в понедельник с утра, так что самолет…
- … сегодня вечером, - кивнул я.
- Да.
Он чуть двинулся, повел плечами, поменял позу: наверное, у него уже порядком затекла спина.
- Как ты себя чувствуешь? Тебе не больно?
Скажи ему.
Что больно - скажи!.. Ну же!.. Скажи правду, он должен знать!.. Что тебе больно, скажи!.. И давно, всегда - с тех самых пор, как все закончилось. Что ты перепробовал все таблетки, все мыслимые и немыслимые средства, что были в твоем распоряжении, но тебе все равно - больно…
Ты же хотел сказать ему это, хотел позвонить - помнишь?!
Ну?!
- Нет, все в порядке, - я ободряюще улыбнулся, и тревога, было показавшаяся в его глазах, тенью пролетела мимо. - Голова не болит, все в порядке.
- Хорошо, - он улыбнулся тоже - осторожно, самыми уголками губ. - Послушай…
- Послушай, - одновременно с ним начал я и тут же остановился: - Извини. Сначала ты.
- Нет, говори, - повторил он с какой-то неуловимо просительной интонацией и подался вперед, - пожалуйста, ты первый. Что ты хотел сказать?..
- Я хотел извиниться, - сказал я.
- Извиниться?
- Да… В тот раз я наговорил тебе всего… Дома, когда мы в последний раз…
Он вдруг снова покраснел, задышал чаще - понял, что я имею в виду, вспомнил то утро и все, что я швырял в него, не давая ни опомниться, ни оправдаться.
- Мне не следовало… Я не имел в виду и половины того, что сказал, и… ты извини меня, пожалуйста…
Он порывисто открыл рот - вероятно, чтобы что-то возразить, но я замотал головой, прося дать мне закончить.
- Все это было глупо с моей стороны, я просто… Как-то меня захлестнуло и понесло. Знаешь, как это бывает…
Я сделал над собой усилие и сглотнул - напряг все мышцы, которые смог, и вытолкнул сердце из горла обратно вниз, в грудную клетку. Оно заколотилось там о ребра, но уже беззвучно, для него неприметно: пусть себе колотится.