Мгновение - и я уже обнимал его, впиваясь пальцами в шею, комкая свитер на спине, вдавливаясь как можно глубже. Внутри бесновалась надежда - я потратил столько времени, чтобы уничтожить ее, выжечь, вытравить крысиным ядом, а эта тварь оказалась живой!.. Живее всех живых, и теперь орала и царапалась когтями, билась в ребра, как обезумевшая от яркого света летучая мышь.
И под ее истошный визг я тащил его - со всей силой, на которую был способен, упираясь ногами в жесткую землю больничной кушетки, где, может быть, до меня кто-то тоже корчился от боли, кто-то умолял помочь, размазывая по лицу кровь и колючую асфальтовую крошку, где, быть может, кто-то умирал. Я тащил его вверх, в небо, обратно в свою жизнь, по миллиметру, кусок за куском, вцепившись намертво руками, зубами, когтями, щупальцами, наматывая на него слой за слоем, петлю за петлей свои волосы, свои вены и жилы - тащил к себе… его улыбку, его взгляд, его смех, его сонное мычание, его запах, его наклон головы, его синеву… его уши и его перепонки между пальцами… его спину, склоненную над одноразовым контейнером службы доставки, его скрещенные по-турецки ноги на кровати… его спутанные волосы… его, жующего бутерброд… его, устраивающего потоп в ванной… его, прихлебывающего кофе… его, ищущего ключи от машины… его усталого… его радостного… его раздраженного… его любого… его…
Его, его, его…
Меня лихорадило, тело бросало поочередно то в жар, то в холод, колотило в нервном припадке, но я только сжимал зубы, только упорнее замыкал руки на его спине, только сильнее вклинивался между его ребер, не давая отодвинуться ни на мгновение.
И он не пытался - отодвинуться или высвободиться, он позволял мне терзать его, дергать, толкать, захватывать в кулак волосы, до бордовых полос тянуть пальцами тонкую кожу на шее. Ждал, пока меня отпустит, пока руки и плечи ослабнут, сбросят с себя каменную тяжесть судороги.
Шли минуты, за дверями неслась дальше жизнь - кто-то пробежал по коридору, сильно топая ботинками, раздался плач ребенка, озабоченные восклицания матери… Мало-помалу ко мне возвращались внешние ощущения: запах лекарств, холодок остывающей испарины, шуршание пластыря, пощипывание на коже у локтя, где стоял катетер.
Наконец я смог вздохнуть - глубоко, расправляя грудную клетку, - а потом длинно выдохнуть. Он успокаивающе погладил меня по спине, по плечам, подержал немного, чуть покачивая из стороны в сторону. Мягко отстранился.
У него снова были синие глаза. Синие-синие, и светлые искорки в глубине. И морщинки у уголков.
- Поедем домой…
- Ко мне? - зачем-то спросил я.
- Да, - он кивнул. - Давай я помогу тебе одеться.
На секунду я представил, как он целует меня - легко, едва дотрагиваясь, почти целомудренно. Или подается ближе - и я целую его сам. Целую, держа за запястье, ласкаю губы, проникаю внутрь, затем глубже, слизываю с кожи горечь и соль, время, мили, облака, холод иллюминатора, рев двигателя, дребезжание тележки с закусками на борту, металлический привкус эскалаторов, горячий ветер метро… языком вниз по шее… оттягиваю ворот футболки, и он… он подается мне навстречу, и мы… прямо здесь… надо только… дверь…
Должно быть, он тоже почувствовал что-то такое: заторопился, почти отпрянул от меня и встал, заозирался по комнате в поисках.
- Ботинки… Сначала ботинки.
Я двинулся к краю и спустил ноги. Он присел на корточки рядом с кушеткой, взял в руки один ботинок, ухватил меня за лодыжку и всунул внутрь носок.
- Не надо, я сам! - немедленно запротестовал я. - Не надо, чего ты…
Ничего не отвечая, он зацепил пальцами задник, потянул от себя и вверх.
- Вот так. Давай теперь вторую.
- Я могу сам, не надо, - я вскочил, но тут же тяжело сел обратно: перед глазами резко закружилось, пол качнулся и бросился в сторону.
- Вот видишь, - укоризненно заметил он.
- Холм, не смеши меня, я могу одеться сам!.. Небольшое головокружение, а ты сделал из меня херову Золушку…
Он вдруг поднял голову и посмотрел на меня снизу вверх с каким-то особенным значением, серьезно, почти расстроенно.
- Почему ты не можешь позволить себе помочь?..
- Но зачем? - я пожал плечами. - Я прекрасно могу сам. Все это время я надевал ботинки без чьей-либо помощи и прекрасно справлялся, так что и теперь я тоже могу…
- Люди могут хотеть тебе помочь, понимаешь? Люди… Я могу хотеть тебе помочь - я. Это не делает тебя слабым, это просто… что ты мне…
Он вдруг осекся, буквально поперхнулся на слове, дрогнул голосом, словно ему внезапно сдавило горло, и поспешно опустил взгляд.
Он просит… доверять? Неужели сейчас, этим странным образом он просит снова…
Ты сможешь? Не только на словах, а действительно - после всего, что было? Снова полностью доверять. Сможешь?..
Вместо ответа я вытянул вперед необутую ногу и оперся на его плечо.
Не поднимая глаз, он коротко улыбнулся - только лишь сам себе, тайно, стараясь не выдать преждевременной радости и не спугнуть момент, и потянулся за вторым ботинком. Потом встал, шагнул к стулу за изголовьем.
- Теперь куртка. И шарф…
Более не протестуя, я всунул руку в рукав куртки и дальше стоял тихо, пока он все так же сосредоточенно помогал мне одеваться: застегивал пуговицы, поправлял разрезанные полосы рубашки, соединял и, по-детски придерживая, тянул вверх молнию на куртке, обматывал вокруг шеи шарф и расправлял концы.
Я наблюдал за ним, не противясь и не подгоняя, и меня не покидало странное ощущение, что все это уже было, что однажды я уже стоял перед ним полностью одетым и в то же время до предела обнаженным, сложив оружие и склонив голову, и он видел это, чувствовал, понимал мое невольное смущение и инстинктивный страх ошибиться, показаться слабым и никчемным, и оттого не спешил, двигался медленно и тихо, давая мне время снова привыкнуть к своему присутствию.
В этом было что-то цикличное, что-то связывающее воедино разрозненные нити моей вселенной, и я не мог не думать, что, быть может, именно так и должно было произойти, и, быть может, именно сейчас, в этом моменте, замыкался для меня некий жизненный круг.
И замыкался - на нем.
Когда с одеванием было покончено, он взял в одну руку свою куртку, а другую протянул мне:
- Пойдем.
Я тронул его ладонь, чуть покачал в воздухе, легко потер пальцем кожу… И отпустил. Он глянул на меня недоуменно, я поспешил улыбнуться и в качестве подтверждения кивнул на дверь.
- Ты иди тогда первый. Иди, Холм, а я за тобой… через минуту. Встретимся у входа?..
- У входа? - он нахмурился.
- Думаешь, будет не очень удобно?.. Хотя, действительно: ты прав!.. Все-таки тут очень много народа… ты прав. Тогда, может, прямо дома? Возьми ключи и езжай вперед - так будет лучше всего. Сейчас, подожди… Да где же они?! Вот черт!..
- Их вытащили в скорой, - он достал из кармана связку, как-то неопределенно посмотрел на нее, будто никогда не видел ничего подобного.
- Ну и отлично! - воскликнул я, под завязку вливая в голос энтузиазма. - Замечательно!.. Ты тогда езжай, а я…
Он вдруг сжал ключи в ладони, так что пальцы побелели, порывисто шагнул ко мне и буквально схватил: судорожно, почти отчаянно, будто силой вырывал откуда-то.
- Ну чего ты, - недоуменно забормотал я, - чего ты, ну?.. Что ты еще придумал такое?.. Холм?..
- Через столько дерьма я заставил тебя пройти, - выдохнул он. - Прости меня! Пожалуйста, прости!..
С последними словами он ощутимо вздрогнул и поежился, словно от холода. Я согревающе потер ему спину.
- Глупости, все это… все это уже неважно. Все прошло, все теперь будет хорошо…
Он глубоко вздохнул и, не размыкая рук, потерся подбородком.
- Прости, прости…
- Не думай об этом, - сказал я, обнимая крепче. - Об этом больше не надо думать. Давай поедем домой…
Вот только…
- Вот только…
- Что? - он отстранился, нахмурился, стал взволнованно ловить мой взгляд. - Что “вот только”?